С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну, в такой-то должности я бы раньше, чем про твое счастье думать, себе бы кусочек устроила… Нет, вот именно, что я только по чужому счастью специалист… Видишь, проверяю его, оцениваю… Профессор этого дела… и кислых щей! Иди, Наташа, иди…
Иди, говорю, а то не укараулишь его…
Действие второе
Г о л о с р а с с к а з ч и к а. Люди, давно и близко знакомые, узнали бы друг о друге невероятные вещи, если б могли… поменяться сновидениями! Николаю Борисовичу, директору школы, часто снилось, как в пятилетнем возрасте его покусали пчелы. Как бежал он от них, беззвучно вопя, а за ним гналась живая, яростная мочалка — такая же, как у Чуковского в «Мойдодыре», только ее составляли пчелы! Маленький директор бежал к маме, но попадал в свой взрослый кабинет… Там сидел весь педсовет, и вот, увидев зареванного, на глазах опухающего дошколенка, учителя начинали утешать его, дуть на укушенные места, совать апельсины и конфеты; они позвали школьную медсестру, та затеяла примочки, а Мельников будто бы говорил: «Терпи, Коленька… Спартанцы еще не такое терпели… Рассказать тебе про спартанского царя Леонида?»
И директор, весь в зеленке, переставал реветь на коленях у Мельникова!
Сны часто советуют понимать наоборот. Конечно, в жизни у них у обоих хватало своих «пчел» и «укусов», но в эту пятницу Мельников устал отбиваться от них и ходил по этому кабинету, ожидая помощи. А директор, не умея помочь, страдал искренне. Чем поможешь в такой непростой, туманной, ускользающей от определений беде? Не станешь же, в самом деле, толковать о спартанцах, этих античных чемпионах выносливости…
Д и р е к т о р
М е л ь н и к о в. Ну так соберем по трешке… и купим ей… то самое чучело бобра!
Д и р е к т о р. Надоели мне твои шутки.
М е л ь н и к о в. Вот и дай отпуск.
Д и р е к т о р. Не дам!
М е л ь н и к о в. На три недели. А если нельзя — освобождай совсем к чертовой матери! Вот тебе два заявления! На выбор.
Д и р е к т о р. Ах, вот до чего ты тут додумался… Куда ж ты пойдешь, интересно?
М е л ь н и к о в. В музей хотя бы. Научным сотрудником.
Д и р е к т о р. А ты что думаешь — в музеях экспонаты не меняются?
М е л ь н и к о в. Я так не думаю.
Д и р е к т о р. Так какого рожна…
М е л ь н и к о в. Там публика случайная, приходит раз в жизни; там столько всего для глаза, что в этом уже не ищут смысла…
Д и р е к т о р. Меня твои объяснения не устраивают!
М е л ь н и к о в. Да? А учитель, который перестал быть учителем, тебя устраивает?
Д и р е к т о р. Но-но-но… Как это «перестал»?
М е л ь н и к о в. А вот так! Сеет «разумное, доброе, вечное», а вырастает белена с чертополохом!
Д и р е к т о р. Так не бывает. Не то сеет, стало быть.
М е л ь н и к о в. Точно! Или вовсе не сеет, только делает вид, по инерции… А лукошко давно уж опустело…
Д и р е к т о р. Хватит! Устал я от аллегорий… Мура это все, Илья! Кто у нас учитель, если не ты? И кто ты, если не учитель?
М е л ь н и к о в. Отпусти меня, Николай Борисович! Честное слово… Могут, в конце концов, быть личные причины?
Д и р е к т о р. Оставляй свое заявление! Ступай в отпуск… в музей… в цирк… У меня давление, кажется, подскочило…
Вы ко мне?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Нет, не к вам.
Д и р е к т о р. Это хорошо… с одной стороны: я, знаете, вымотан. Но, с другой стороны, это жалко. До завтра!
М е л ь н и к о в. Спасибо, что дождались… Наташа! Я хотел спросить: вы почему пошли в педагогический?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Честно? Да вы ж наверняка знаете почему… Перед глазами были вы — я равнялась на вас…
М е л ь н и к о в. Ох, какое сильное заявление! Пугающее даже… А я-то надеялся…