Репетитор

И, чтобы он не успел возразить, она убежала. И опять перед нами другая пара — Г е н к а  и  Р и т а, все еще не покинувшие школу в этот сумеречный час.

Р и т а (берет портфель). Надо идти. Сейчас кто-нибудь притащится, раскричится…

Г е н к а. В школе нет никого.

Р и т а. Так не бывает, даже ночью кто-то есть.

Г е н к а. А ты представь, что, кроме нас, никого…

Р и т а. Только, пожалуйста, не надейся, что я угрелась и разомлела от стихов.

Г е н к а. Я не надеюсь. Я не такой утопист. А по-твоему, они — чахлая замена той дубленки, тех соболей, которые потом будут от настоящих поклонников?

Р и т а. Что ты несешь, господи… «Соболей»! Мое дело, Геночка, предупредить: у нас с тобой никогда ничего не получится. Ты для меня… ну, как это сказать?.. инфантилен, наверно. Маловат. Я такой в седьмом классе была, как ты сейчас.

Г е н к а. Хочешь правду? Умом я знаю, что ты человек так себе. Не «луч света в темном царстве».

Р и т а. Сразу мстишь, да?

Г е н к а. Не перебивай. Я это знаю, я только стараюсь это не учитывать. Моя, так сказать, душа сама выработала себе защитную тактику… ты ее не поймешь, к сожалению… Я и сам только позавчера это понял.

Р и т а. Нет, давай, раз уж начал. Я постараюсь. Что ж ты понял такое… позавчера?

Г е н к а. В общем, так. Я считаю, что человеку необходимо состояние влюбленности. Всегда, всю дорогу. Иначе неинтересно жить. И не один я так считаю — например, Блок сказал: «Только влюбленный имеет право на звание человека». Ну, а мне самое легкое — влюбиться в тебя. На безрыбье.

Р и т а. Ага… И тебе неважно поэтому, как я к тебе отношусь?

Г е н к а. Нет. Это не меняет дела. Была бы эта самая пружина внутри! Так что можешь считать, что влюблен я не в тебя… а, допустим, в Черевичкину…

Р и т а. Ой, правда, перекинься на нее, а? А то она, бедная, все ест свои бутерброды, все поправляется, а для кого — неизвестно. И стихи с этого дня посвящай Черевичкиной! Гуд лак!

Рита ушла. Пусть зазвучит здесь мальчишеский радиоголос — сам Генка едва ли расположен сейчас петь, — голос, исполняющий в третий раз песню о блуждающем огоньке:

Будет воду мне мутить
Смутное созданье!
Если ты рожден светить —
Прекрати блужданье!

Если ты рожден блуждать —
Прекрати свеченье!
Что еще за мода — лгать
В виде излученья?

М е л ь н и к о в  дома, с матерью  П о л и н о й  А н д р е е в н о й.

М е л ь н и к о в. Мама, если позвонит Наталья Сергеевна… ну, Наташа, Наташа Горелова… обещай мне, что не будешь радоваться слишком бурно, звать ее сюда, не согласовав это со мной… обещай, что не появится на твоем лице печать какой-то значительной миссии… нелепая печать, которая, черт возьми, уже появилась… и которая бесит меня!

П о л и н а  А н д р е е в н а. Все сказал? Мой руки, садись ужинать.

М е л ь н и к о в. Но ты обещаешь?

П о л и н а  А н д р е е в н а. Лицо мое тебе придется извинить, оно уже такое, как есть, и другим быть не может. А когда она позвонит… ну что, сделать вид, что я не слышу, не помню, сыграть старческое слабоумие? По-твоему, мне это совсем не трудно, но я не хочу!

М е л ь н и к о в. Зачем передергивать, мама? Я не сказал ничего подобного…

П о л и н а  А н д р е е в н а. Сказал, не сказал… Я знаю даже то, чего ты еще и подумать не успел!

М е л ь н и к о в. Да ну?

П о л и н а  А н д р е е в н а. Вот тебе и «ну». Для кого-то ты, может быть, сложный, как Гамлет, а для меня ты простой, как Муму!

Мельников хохочет.

Глянь-ка, ты еще не разучился смеяться…

М е л ь н и к о в. Что же тебе так ясно и понятно про меня?

П о л и н а  А н д р е е в н а. Ишь ты! Я скажу, а ты укусишь… Да, тебе депеша какая-то пришла… Я думала, от Сереженьки, но — увы… (Протянула письмо.)

Мельников повертел конверт так и сяк, вскрыл, читает.