Река, текущая вспять

Началось с того, что свет как-то померк. «Ну правильно, — подумала я, — деревья здесь гуще». Но скоро мне пришлось замедлить шаг: стало почти ничего не видно. И это при том, что еще и полдень не миновал… Потом резко похолодало, и меня пробрала дрожь. Как сейчас помню, в тот момент я сказала себе: «Ханна, ты дрожишь. Это от страха или от холода? От холода! Конечно, от холода! Какой страх, чего мне бояться? Я же не дитя малое!»

Я надела свою самую теплую куртку и двинулась дальше. Не сбиться с дороги… Главное — не сбиться с дороги…

Не знаю, сколько времени я так шла, стараясь не думать, забыть, где я нахожусь. Чтобы заглушить тревогу, я силилась занять свой ум дурацкой игрой: «Ханна, представь, что ты готовишь рисовый пудинг. Как ты это делаешь? Сосредоточься! Рисовый пудинг? Значит, так: кипячу молоко, добавляю ваниль для запаха, потом… Где я, куда иду? Такое чувство, будто я погружаюсь все глубже в ледяной мрак, такое чувство… Нет, об этом не думай! Добавляешь ваниль, а потом? Потом?.. Потом кладу в молоко рис — конечно, предварительно сваренный до полуготовности… Да, кладу рис… Но что я буду делать, если станет вообще ничего не видно? Если собьюсь с дороги и заблужусь? Если меня поглотит тьма?.. Закрываю кастрюлю крышкой… Не кричи, Ханна, только не кричи! Ты сама себя перепугаешь! Лучше следи за своим рисовым пудингом… смотри, чтоб не выкипел… Скоро можно подавать на стол… Чувствуешь, как вкусно пахнет?..»

Я собиралась добавить еще сахару, когда обо что-то споткнулась и упала. Встала, хотела продолжать путь, но под ногами больше не было дороги, только валежник да влажный мох. Дорога! Где осталась дорога? Теперь вокруг было совсем темно. Охваченная паникой, я заметалась, кинулась вправо, потом влево, опять упала, ободрала коленки. «Спокойно, Ханна! Что ты с ума сходишь? Не шарахайся куда попало! Так ты только покалечишься, потеряешь котомку…» Я прислонилась к огромному дереву и перевела дыхание. Дорогу я потеряла. Пусть так. Но она где-то тут, близко. Надо только поискать, проверить все направления. Этим я и занималась целый час, не меньше — двигалась на ощупь в одну сторону, возвращалась к своему дереву, двигалась в другую, и так без конца. Впору было лишиться рассудка! Дороги как не бывало… Оставалось только держать курс на юг. Я достала из кармана компас Иорима и поднесла его к самым глазам. Верная красная стрелка указывала на север. «Хоть ты не подведешь, — подумала я, — уж на тебя-то всегда можно положиться…» Я уже собиралась убрать компас обратно в футляр, как вдруг меня охватило сомнение. Я посмотрела подольше, держа компас неподвижно, — и чуть не упала в обморок: стрелка медленно, медленно поворачивалась, пока не остановилась, указывая ровно в обратную сторону! Остановилась всего на миг, потом опять пришла в движение. Она поворачивала то туда, то сюда, описывала три круга подряд, замирала, снова начинала крутиться… Я готова была завыть.

Не приходилось даже надеяться, что со временем рассветет, — ведь и так был белый день! Как же далеко он остался, чистый свет пустыни, который омывает барханы и заставляет жмуриться. Да существовал ли он вообще? Сейчас, сидя на сыром мху с обезумевшим компасом в кармане, я в этом почти усомнилась… Но ведь где-то там, вверху, он был, свет, там, над кронами этих огромных деревьев. Свет, тепло, жизнь… Надо было только до них добраться! «Давай, Ханна, карабкайся к свету!» Я повесила котомку на шею и взобралась на нижние ветки. Потом на следующие. Особых усилий и не потребовалось, взбираться было не намного труднее, чем по приставной лестнице. Ко мне начала возвращаться надежда — и тут появился он… Медведь. Слух у меня тонкий, но его приближения я, честно признаться, не слышала.

От ужаса я чуть не кувыркнулась вниз. Это какого же он был роста? Я успела подняться на добрых двенадцать метров от земли, а его голова была почти вровень с моей! Я замерла, не смея дохнуть. Медведь был от меня на расстоянии вытянутой когтистой лапы, одного взмаха которой хватило бы, чтоб растерзать меня в клочки. Я слышала его хриплое дыхание, прямо в лицо мне разило из его зловонной пасти. Кое-что, однако, вызывало недоумение: почему он не шевелится? Что за странная неподвижность? Я не понимала, в чем дело. Но тут он приоткрыл веки, и в зарослях шерсти обнаружились глаза — два бельма: мертвые глаза! Зверь был слеп! Я сидела в нескольких сантиметрах от него, а он меня не видел!

«Мужайся, Ханна, наберись терпения и жди, только ни звука… В конце концов уйдет же он…» И я ждала. Долго…

Иногда медведь склонял набок свою огромную голову, настороженно прислушиваясь. Поводил ушами. Он что-то угадывал, этот чудовищный зверь, сомневаться не приходилось. Он знал, что я здесь. Он ждал только, чтоб я обессилела, выдала себя каким-нибудь стоном, вздохом. «Даже и не мечтай! Я тебе не по зубам, мишка! Орясина блохастая! Стопудовая вонючка! Если меня кто когда и съест, то разве что с моего согласия, и уж никак не ты! Пошел вон!»