Река, текущая вспять

Наш караван не следовал какому-то прямому маршруту, а двигался от водопоя к водопою. Там мы останавливались на ночлег. Какое это было счастье — спать под звездами, тепло укутавшись в толстую кошму! А главное, чувствовать себя защищенной. Как-то выдалась нескончаемая неделя, за которую нам не попалось ни одного оазиса. Воды оставалось совсем мало. У каждого ребенка была своя кружка, и ее наполняла перед едой одна из женщин:

— Держи. Этого тебе должно хватить, чтоб попить, умыться и ополоснуть тарелку.

В первый раз я подумала, что это шутка, что она меня разыгрывает. Нет, ничего подобного. И на все это действительно хватает одной кружки, если правильно ею распорядиться. И много чему я еще научилась: печь хлеб, доить коз, ориентироваться по звездам. И сама тоже учила других: я, умевшая читать и писать, обучала грамоте тридцать с лишним ребятишек!

Так проходили месяцы за месяцами. Между небом и песком. Иногда мы целый сезон оставались на одном месте — столько времени, сколько тамошние пастбища могли прокормить наше стадо. Но рано или поздно мы всегда уходили. Казалось, нашему походу никогда не будет конца. Первое время не было такого вечера, когда я не сказала бы себе перед сном: «Так, Ханна, еще несколько дней — и ты попросишь Лалика вернуть тебя обратно». Вот только «несколько дней» проходило, а у меня никак не получалось это сделать. Все время что-нибудь мешало; я говорила себе: вот посмотрю, какой ягненок родится у этой овечки… вот дождусь, чтоб малышка Даен научилась как следует читать… вот обновлю кожаные сандалии, которые тайком сшил мне кто-то из парней, — может, если повезет, узнаю, кто именно…

Так я все откладывала и откладывала расставание с моей новой семьей. Прошли годы. Между небом и песком. Я и не замечала, как время заволакивало легкой дымкой мои воспоминания и всю мою прошлую жизнь. Я начала забывать прежнюю девочку Ханну с ее птичьей ярмаркой и амадиной. Когда я старалась вспомнить ее, она казалась мне далекой и словно дразнила меня, как ребенок, играющий в прятки, которого никак не углядишь.

Не мне бы, конечно, говорить, но я стала красивой девушкой. Я это видела по взглядам парней и взрослых мужчин. Мне было двадцать лет, когда мы поднялись на какой-то холм, у подножия которого перед нами раскинулся огромный город.

— Этот город называется Топка… — сказал Лалик. — Мы, может быть, здесь и осядем. Начинается другая жизнь. Что ты на это скажешь?

Я не дура, и смысл этого вопроса был мне ясен. Лалик хотел сказать: «Хочешь вернуться на тот бархан, Ханна? Или предпочитаешь остаться с нами?» Несколько секунд я колебалась, но любопытство взяло верх.

— Останусь с вами.

Лалик оказался прав. Большинство наших осело в Топке, где жить было хорошо. Мне безумно нравился этот шумный, многоцветный, удивительный город. Там через два года я вышла замуж за юношу по имени Амос. Того самого, который сшил мне сандалии. Хватило же у него терпения так долго ждать! Мы с ним держали ресторанчик. Работы было — только поспевай. Я стряпала, Амос обслуживал клиентов. Мы заработали достаточно, чтоб купить красивый дом в тенистом уголке на холме. Нашего первенца мы назвали Шаан, что означает «Пустыня». Потом родилась дочка, Аида. Оба они любили играть в ресторане. День-деньской мы только и знали, что выгонять их на улицу, а они, не успеешь оглянуться, возвращались… Приходилось покрикивать:

— Шаан, не приставай к клиентам!

— Аида, положи дяденькину куртку на место!

— Да ничего, — с улыбкой говорили люди, — пускай себе, дети есть дети…

И скармливали им половину сладостей.

Эти счастливые годы пролетели так быстро! В пустыне я узнала, что жизнь длится одну секунду, и эта секунда вмещает в себя вечность. Так оно и есть. Едва успела я потетешкать Аиду-младенца, как она уже стала женщиной с собственным младенцем на руках. Но меня это не пугало. Из меня получилась прелесть что за бабушка, честное слово!

Когда стряслась беда, Лалик давно уже жил и работал в другом конце города. Он стал золотых дел мастером. И теперь, надо думать, был совсем старым.

Ребенку Аиды шел девятый год. Он заболел лихорадкой, которая никак не проходила. Многие врачи пытались его вылечить. Безуспешно. Тогда обратились к знахарям.

— Мы справимся с этой болезнью! — заверяли они, и у каждого было в запасе свое средство…

Ребенка поили молоком слепой верблюдицы; укрывали слоем теплой золы; над ним читали бесконечные заклинания на давно забытых языках; его заставляли каждые три часа в течение трех суток глотать три левые лапки саранчи… Это было бы смешно, если б не было так безнадежно. Однажды ночью, когда я сидела с ребенком, чтобы дать передохнуть Аиде, он слабо застонал. Я подошла. Он весь горел и был как неживой. Я ласкала его, звала: «Открой глазки, открой глазки!» Но он уже ни на что не реагировал. И тут мне стало страшно. Так страшно…

Я выбежала в ночь как полоумная, черное покрывало полоскалось у меня за плечами. В своем помрачении я несколько раз ошибалась улицей.

— Куда тебе надо, бабушка? — крикнул мне из окна какой-то человек.

— К Лалику! Мне нужен Лалик!

— Золотых дел мастер?