Раздевайся, Семёнова!

— Ты хотела совратить меня, глупая девочка? — спрашивал он, проникая все глубже. — Явилась сюда — разодетая, как аккуратная, маленькая шлюшка… с этим примитивным устройством в кармане… А потом что, Семенова? Собиралась сдать меня? Или… поиграть? А может, шантажировать?

Из-за шума в ушах я плохо понимала, о чем он говорит. Непроизвольно прикусив подушечку его пальца, я провела по ней языком.

Он резко втянул сквозь зубы воздух, отдернул руку.

— Чего ты хочешь от меня, Катерина?

Отпусти меня… пожалуйста…

— Х-хочу экзамен… пересдать… — зубы стучали так, что хотелось прижать челюсть снизу ладонью.

Виктор Алексеевич в удивлении вздернул бровь.

— И все?

Я резко кивнула.

— Тогда почему… — опустив взгляд, он бесстыдно уставился на мою грудь, — почему ты выглядишь так, словно возбуждена до предела?.. Стоять!

В ответ на мой отчаянный рывок, он просунул ногу промеж моих коленей и прижал меня к перекладине лестницы.

— Разве ты не этого хотела, моя маленькая шлюшка? Чтобы я трахнул тебя, а ты бы выдала часть записи за домогательства? Разве не за тем пришла сюда? И рыбку съесть, и кое-куда сесть?

Чувствуя на глазах слезы, я помотала головой.

— Нет? Тогда для чего записывала?

И снова в полном разладе с грубыми и обидными словами, рука его медленно поднялась к моему лицу, заправила выбившуюся из-за уха прядь волос — нежно, чуть касаясь. А потом спустилась ниже — туда, где топорщились сквозь тонкую, вязанную материю две маленькие, безнадежно твердые горошины.

— Твое тело говорит за тебя, Семенова… — прошептал Знаменский.

И сделал это. Перешел черту.

Дотронувшись до моей груди, утопил ее в своей большой ладони. Потом слегка сжал и повел большим пальцем по соску, вминая его широкими, круговыми движениями…

— Ооо…

Стон вырвался из моего рта совершенно против воли. Ноги стали ватными, и я бы точно упала, если бы не его колено между бедер. Но, ей богу, лучше бы я упала, чем это колено — в одно мгновение оно оказалось прямо там, вжимаясь в и так ноющую от напряжения промежность!

— Тебе же нравится, Семенова… Ну… скажи мне… — наклонившись, бормотал он мне в шею, заставляя вздрагивать от каждого звука, от каждого горячего облачка воздуха, щекочущего кожу. — Скажи… И я дам тебе все, что ты хочешь, и еще чуть-чуть…

Это было истинное восстание тела против разума.

И оно победило, это тело. В то самое мгновение, когда колено в очередной раз толкнулось вперед, изображая всем понятное движение, я просто не выдержала — подалась ему навстречу, обвивая руки вокруг крепкой мужской шеи.

И тут же будто лавина ласк и поцелуев обрушилась на меня. Его руки и губы были везде, мяли и сжимали мое тело во всех запретных местах — сводя с ума, не оставляя никакой надежды, что я выйду отсюда, сохранив хоть какое-то достоинство.

— Девочка моя… скажи, что ты хочешь… что тебе нравится… — жарко шептал он то в одно ухо, то в другое, и я чувствовала, знала, что еще немного этого страстного шепота, еще немного его рук и губ, атакующих все мои чувствительные места сразу, еще немного колена между ног, и я не выдержу — кончу прямо здесь, у этой лестницы, не дожидаясь «грязного» секса на столе…

И это будет конец всему, настоящий, безнадежный конец, потому что я не переживу такого позора…

— Скажи мне, Семенова…

— Да… — пропело мое тело моим же голосом. — Я хочу… хочу… Еще… Пожалуйста…

Все вдруг остановилось — поцелуи, касания.

Сантиметр за сантиметром, мужчина, чуть не доведший меня до оргазма даже не раздевая, отстранился.

Тяжело дыша, отвернулся, вытащил что-то из заднего кармана брюк.

Почему он не поцеловал меня в губы? — подумала вдруг я, не в состоянии оторвать взгляда от его рта.



А потому, что все это было ложью — стало понятно спустя мгновение, когда он поднял и показал мне свой собственный мобильник, с изображенным во весь экран, пульсирующим микрофоном.

— Спасибо, детка, мне тоже понравилось, — машинально облизнув губы, сказал Виктор Алексеевич и нажал красную кнопку «стоп» под картинкой микрофона.

Глава 3

— Что это? Что вы… сейчас сделали?

Вопрос был совершенно идиотским, потому что, конечно же я отлично поняла, что все это означает.

Он записал мои стоны, «даканья» и «пожалуйста» на телефон — так же, как я собиралась записать его приставания ко мне. Зачем? Это было уже не важно. Мне хотелось одного — найти где-нибудь под плинтусом мою растоптанную девичью честь, оправить юбку и бежать отсюда.

Но вместо этого я почему-то сползла на пол и обхватила себя руками.

Все было слишком невероятно, слишком омерзительно, чтобы куда-то бежать. Да и куда? От себя ведь не убежишь… И от записи, на которой я позорнейшим образом умоляю своего препода продолжать меня тискать, вместо того, чтобы дать ему коленом в пах, тоже не убежишь.

— Идем, обсудим, — будничным голосом сказал Знаменский, сунул телефон в карман и, не дожидаясь, ушел куда-то за перегородку.

Постепенно, собрав себя по кусочкам, я все же смогла встать.

Но как стыдно… Господи, как стыдно… А как в глаза ему теперь смотреть?