Раздевайся, Семёнова!

На удивление, мне и на это было наплевать. Если в квартире грабители, и меня сейчас тюкнут чем-нибудь тяжелым по башке, я буду только рада.

Зашла, вгляделась в темноту нашей общей прихожей — похоже, соседок по блоку тоже нет дома. Вот и хорошо — никто не услышит, как я вою под одеялом…

Из-под нашей с Юлькой двери, однако, пробивался слабый, желтоватый свет.

Наверное, забыла выключить торшер, неотчетливо подумала я, толкая ногой дверь. Но это был не торшер. Это был ночник — мой собственный, маленький, прикроватный ночник.

А на самой кровати, закинув ноги на изножье, а руки за голову, лежал Знаменский и задумчиво курил в открытую форточку.

* * *

Остановившись так резко, будто налетела на стеклянную стену, я смотрела и не могла поверить своим глазам.

— Что ты здесь делаешь? — выдавила, наконец, из себя. На большее мой мозг был не способен.

Он перевел на меня свой непроницаемый взгляд.

— А сама не хочешь ответить на этот вопрос? Представь, что я уже его задал.

— Я имела на это право… Ты… ты использовал меня… как последнюю… — глаза снова налились слезами, хотя секунду назад казалось, что я их всех выплакала.

— Я тебя семье представил… — ровным голосом ответил он, никак не отреагировав на мои жалкие всхлипывания. — Какую «последнюю»?

— Ага, чтоб бывшая напилась с горя… очень благородно…

Без лишних слов он сел, вытащил из внутреннего кармана пальто какую-то сложенную вдвое бумагу и положил на тумбочку.

— Иди посмотри… А потом решишь, стоило это того, чтобы ты немного оскорбилась или же нет.



Хлюпнув в последний раз носом, я с опаской подошла, взяла бумаги.

— Что это?

— Если развернешь, сможешь даже прочитать, — съязвил он.

Я развернула. Перед мной был какой-то документ — длинный лист, испещренный убористым, печатным текстом, поделенным на параграфы. Я поднялась к самому началу и вслух прочитала заглавие.

— «Договор купли-продажи жилой и нежилой недвижимости»… Что это?

— Посмотри, кто покупатель и кто продавец… — терпеливо направил меня он. — Чуть пониже, третья-четвертая строка…

Я посмотрела. В покупателях значилась некая «ООО Долгие лета», а продавцах… я нахмурилась — Софья Владимировна Знаменская.

— Твоя мама продает дом? И что здесь такого?

Он ухмыльнулся.

— А то, что она еще не в курсе, что продает дом. Она подпишет этот договор месяца через два, когда ей окончательно промоют мозги и убедят, что нет ничего прекраснее, чем провести последние годы жизни в Эко-поселении для пенсионеров, которое принадлежит этой же компании. Причем продаст она свой дом за цену… ну, как бы тебе сказать помягче… наверное, твое платье стоило дороже. Фактически подарит — за что они обязуются обеспечить ей безбедную, интересную и гармонирующую с природой старость.

Я все еще ничего не понимала.

— Откуда ты знаешь, что твоя мама сделает через два месяца? И причем здесь твоя бывшая жена?

Знаменский встал, выкинул бычок в форточку, туда же выдул остаток дыма.

— Считай, что я пророк. А бывшая причем? Притом, что она получает откат от этой фирмы, которая официально записана на некоего Понамарева А.С., а неофициально принадлежит ее закадычной подружке, еще со времен их бурной юности в славном городе Ростове…

— О… — я скользнула взглядом вниз, перевернула страницу. Документ был подписан одной стороной — Понамарев А.С.

— Я нанял детектива, и он обнаружил эту писульку дома у Ольги, в ее письменном столе. Готовую к подписи второй стороной. В трех экземплярах.

Так вот оно что…

— Почему нельзя было просто показать это матери?

— Потому что Ольга заслуживала публичной порки, а не отстранения по-тихому— жестко сказал он. — Я специально устроил все так, чтобы ее поведение в пьяном виде увидели все те, кто имеет отношение к моей семье и моему кругу друзей. Чтобы эта женщина навсегда пропала с моего горизонта.

Ошеломленная, я опустилась на стул. Вот что Знаменский расследовал всю эту неделю — отчего был так отвлечен и уделял мне так мало внимания… Что ж… Цель, действительно, оправдывала средства.

Только вот почему-то понимание этого не приносило мне облегчение. На душе было все так же противно и пакостно.

— Мне очень жаль, — помолчав, сказал он.

И почему-то это меня добило — ни «извини», «прости меня», а просто «очень жаль» — эдакая завуалированная констатация факта, что, если бы надо было, он сделал бы это еще раз. А еще я вспомнила, что так говорят, когда кто-то умер — на похоронах или поминках.

Это мы умерли, поняла вдруг я — именно сейчас, в эту самую секунду. Мы умерли, и ему «очень жаль».

— А мне нет, — процедила я, чуть ни трясясь от непреодолимого желания добить труп.

Знаменский резко вздернул на меня голову.

— Я сказала, что мне не жаль, — повторила я в ответ на его непонимающий взгляд. Слова отскакивали от меня, точно упругие, резиновые мячики. — Я даже рада, что ты… что вы показали, какой вы есть.

Его зрачки расширились.

— Снова «вы», значит?

Не знаю, что мне дало силы выдержать его взгляд, но я его выдержала. Не разревелась, не отвернулась, не моргнула даже.

— А что? По-моему, вы довольно четко дали мне понять, что я вам никто. Впрочем, это произошло бы в любом случае.