Рассказы из Диких Полей

Надолго Злотого им не хватило. Уже очень скоро им было нечего есть. Наступил октябрь, а вместе с ним пришли холод и дожди. Сделалось совсем неуютно. Голод и холод, потому что в осажденном городе не хватало дров, медленно, но неизбежно начали добивать гарнизон Кремля. После каждой смены караула выносили по нескольку трупов. Люди умирали даже стоя. Голод убивал их неспешно, коварно подбираясь к своим жертвам. В первые недели он давал знать о себе только болями, слабостью и спазмами желудка. Потом ко всему этому прибавлялись головокружения; а вот под конец появлялась ужасная, чуть ли не отбирающая разум, жажда, а после нее - судороги и сонливость. Голод – страшные, непобедимый, пред которым человек уже не мог устоять, в конце концов закрывал глаза у всех. Некоторые его не выдерживали: теряли разум, бросаясь с оружием на ближайших товарищей. Другие молились, посылая жалобы Богу, который пребывал где-то высоко, не обращая внимания на расположившихся в Кремле поляков. Еще кто-то попросту убегал, хотя ведь и не было куда. Каждый день Москва вешала на шанцах, предварительно обдрав до голого тела, все новых и новых беженцев.

По причине отсутствия обычного пропитания, ели все, что попадалось под руку. Человеческая голова стоила уже двадцать злотых. А вот ногу можно было прикупить уже за сорок, но человечину всегда продавали дешевле, чем обычное мясо. Крысы доходили даже до пятидесяти злотых, кошки – до семидесяти, а конина сделалась просто недостижимой. Стреляли воробьев и голубей. Поедали и другие вещи. Люди обгрызали сальные свечи и кожаные оправы книг. А московиты все ожидали. Всякое утро, когда рота Вилямовского занимала посты на стенах, Кшиштоф видел расположившиеся в Замоскворечье лагеря ополченцев. Пожарский с Мининым ожидали. Они не штурмовали, впрочем, для этого и не было причин; добыча сама шла им в руки. Еще месяц терпения, ладно, два, и Москва вновь должна была стать московской. Соня изменилась. По мере того, как смерть захватывала их в свои когтистые пальцы, он делалалась иной. На первый взгляд все было, как и всегда, хотя они и не шли в постель, так как на это не было сил. Но что-то, все же, поменялось. Голод сделал ее еще более исхудавшей, щеки стали еще более бледными, глаза утратили давний блеск, даже золотистые волосы посерели и начали выпадать. Женщина сделалась более нервной, неспокойной. Иногда она куда-то пропадала, чтобы неожиданно вновь появиться у Кшиштофа. Он сомневался, чтобы она ходила блудить. Может, искала какую-нибудь пищу? Похоже, что нет, потому что все время испытывала голод.

И это было еще не все. Кшиштоф постоянно задумывался над тем, что же он видел тогда, когда убил Злотого. Тот образ, та сцена все время возвращались к нему. Что все это могло означать? Или все это ему лишь привиделось? И кем, черт подери, были те, о которых сказала ему конская голова? Те самые, дл которых весь этот ад, разыгрывающийся в московском Кремле, был важен. Нет, московитами они быть не могли. Кшиштофу казалось, что в то, что происходило вокруг, включились некие могучие и таинственные силы. И им даже не была важна капитуляция твердыни. Скорее уж, им были нужны жестокость, насилия и извращения, которые имели здесь место. Он был помехой на их пути, но это лишь сильнее побуждало Вилямовского к действию. Он не знал, что обо всем этом думать. Но одно было точным: не дамся, думал он. Ничто меня не сломит, когда рядом со мной Соня и Рудзиньский. Veto, veto, вот что мог он говорить своим противникам. Это было его правом шляхтича.

Тот день, когда все вновь началось, был точно таким же, как и всякий другой – октябрьский, мрачный и печальный. С самого утра ветер гнал по небу свинцовые, секущие холодным дождем тучи. С утра Кшиштоф должен был дежурить на стенах. Он сидел в одной из каменных, ставших ледяными, кремлевских башен, глядя через бойницы на лагерь московитов.

- А знаешь, что мне вспоминается? – неожиданно обратился к нему сидящий рядом Рудзиньский. – Пиво. Такое в большой кружке, светлое, с пеной. Лучше всего, Варецкое. Или Лежайск. И к нему большой шмат жареного мяса.

- Ради Бога, не устраивай мне пыток! – прошептал Кшиштоф.

- И так мы все погибнем. А вот это меня постоянно преследует.

Дверь с грохотом распахнулась. В башню зашло несколько шляхтичей с мрачными, ожесточенными лицами. Они тут же разделились на две группы, вражески гладя друг на друга. Было видно, что все они были разъярены. Достаточно было искры – одного недружелюбного слова, и они бросились бы убивать один другого. Одних Кшиштоф узнал как солдат собственной роты, но другие были ему чужие.

- Здравия желаю, мил'с'дарь наместник, - произнес Ян Щавиньский, стоящий во главе "знакомых".

Остальные, пускай и неохотно, присоединились к поздравлению.

- И вам всего хорошего, господа, - ответил Кшиштоф. – Что произошло?

- Видишь ли, мил'с'дарь, у нас тут спор, - буркнул какой-то незнакомый шляхтич.

- А потому что они хотят забрать то, что принадлежит нам! – выкрикнул кто-то из хоругви Вилямовского.