Рассказы из Диких Полей

- Мой Злотый, мой Злотый! – раздирающим голосом выкрикнул он. – Это до чего дошло! За что все это тебе?, - обнял он коня за шею. – Мой Злотый, мой верный, - все время повторял он. – За что же? Ты носил меня повсюду. Был со мной при Клушине³⁵. Жизнь мне спас. И вот сейчас…

Кшиштоф зло поглядел на приятеля. У него было желание ударить его прямо по лицу. А может и нечто больше – вытащить саблю и рубануть его по голове. Чего Самуэль отчаивается в такой момент!...

- Если бы твой Злотый мог говорить, он приказал бы нам сделать то же самое. Ведь он же привязан к тебе.

- Знаю. Прости меня. – Рудзиньский с трудом оторвался от конской шеи. – Но это мой скакун… Пожалуйста, избавь меня от этого… Это мой последний конь… Последний и самый лучший. Быть может, именно он позволит нам дожить до прибытия помощи…

- Никто не придет к нам на помощь.

- Как это?!

Кшиштоф схватил саблю обеими руками. В холодном, зловещем полумраке конюшни он сделал замах и рубанул. Не до конца. На это у него уже просто не было сил. Конь нервно рванул, но тут же рухнул в конвульсиях на пол. Из наполовину перерубленной шеи хлынули потоки черной крови. Кшиштоф встал над мертвой тушей, онемевший, словно бы совершил громадное преступление, убивая это невинное, послушное животное.

- Еще бьешься… Еще мечешься… - услышал он хриплый шепот.

Кшиштоф замер. То не был голос Рудзиньского. Он опустил глаза и почувствовал, что сходит с ума. Окровавленная, наполовину отрубленная от туловища конская голова вибрировала, а потом кроваво усмехнулась Кшиштофу. Вилямовский сделался белым, будто стена. Невозможно… Этого просто не могло быть…

- Еще делаешь это… А зачем? Все равно погибнешь. Не выживешь…

- Хочу искупить давние грехи, - ответил он рвущимся голосом. – Хочу их исправить.

- Не искупишь. И ничего не исправишь. Всегда будешь таким…

- Не верю! Не может такого быть! – Он бросился из тайного укрытия. - Сгинь, пропади!

- Увидишь… И еще попомнишь мои слова. Это МЫ приглашаем в ад. И мы сломаем тебя точно так же, как ломают щепку…

- Что?!

Голова не ответила. Она свалилась на солому и вновь сделалась тем, чем была ранее. Куском мертвого мяса. Вилямовский оглянулся на Рудзиньского, но тот вообще на него не глядел. Кшиштоф оттер пол со лба. Неужели просто показалось? На всякий случай, он отошел подальше.

 

Давненько не было у них такого пиршества. Сухие, жилистые куски конины на вкус были словно самое изысканное жаркое. Их не нужно было даже приправлять. Один только запах мяса заменял шафран, перец и соль. Было мясо – мясо, которое Кшиштоф в последний раз видел, похоже, несколько месяцев назад.

Ел он вместе с Соней. Она осталась со старостой с того памятного вечера. Кшиштоф был удивлен, что, когда пришел тогда на квартиру, она ждала его. Но, в конце концов, у него была еда. А это означало – жизнь.

Они долго сидели за столом и молчали. Кацпер давно уже отправился спать. Кшиштоф глядел на гулящую. Только глядел. Похоже, сейчас ему просто нужен был вид женщины.

- Ты не такой, чем все остальные, - сказала Соня.

- А по чему ты это узнаешь?

- Не знаю. Меня приютил, делишься едой. Ты другой…

- Другой – это значит, худший?

- Вовсе нет. – Она подняла голову, и Кшиштоф увидел ее сине-зеленые, гордые, даже наглые глаза. – До вчерашнего дня я жила словно юродивая. По-вашему: помешанная, полоумная. Не могла я согласиться с такой жизнью. А вот сейчас словно бы проснулась. Благодаря тебе.

- Возможно. Я тоже понимаю все это по-другому. Мне казалось, что война другая. Поначалу такой она и была. Но потом она уже не была такой, как мне казалось. Впервые по-настоящему я убил больше года тому назад. Убил и изнасиловал. Мы тогда забирали еду из деревни. Селяне сопротивлялись. Мы начали стрелять. А потом… Та женщина… Она ударила меня. И этого хватило. Я затянул ее в кладовую и сорвал юбку. Она сопротивлялась – так дал по голове и крепко схватил. Насиловал ее крепко. Потом отдал ее компании… Понятное дело, добыча для панов гусар, а первую бабу всегда для поручника. Оставшихся в живых мы согнали в церковь и подожгли ее. Впрочем, я творил вещи и похуже… И вот тогда-то до меня дошло, что я не польский шляхтич, что я даже и не католик. Что-то меня переменило. Но ведь один я – этого мало. Почему, если подобное творили другие, я должен был бы им позволять подобное? Не позволяю. И думаю, что таким вот образом искуплю часть собственной вины. Именно тогда я понял, что обязан все это искупить. И потому сейчас запрещаю есть мертвецов, насиловать и убивать, если в этом нет необходимости. Я дал себе клятву, что никогда не убью женщину. Знаешь ли ты, зачем я говорю тебе все это?... Когда я шел на войну, то думал, будто бы стану героем. А теперь знаю, что я – никто…

Долгое время Соня молчала.

- Война всегда такая же самая, - прошептала она. – Если бы нынешние герои, Минин с Пожарским, брали Варшаву, они творили бы то же самое. Впрочем, и творят. Наши донцы убивают и насилуют точно так же, как ваши черкасы³⁶…