Рассказы

— Совсем фашист вымерз, греться попрятался, — одними губами прошептал сержант. — Закидывать будем. Я дверь толкну, если не заперто, сразу швыряю, потом Левичев свою закинет.

— Можно в трубу, — прошептал Иван, доставая РГД.

— В дверь понадежнее, — объяснил Кузнецов, готовя «лимонку», сброшенные рукавицы раскачивались под рукавами на веревочках. — Может, и нет никого внутри? В деревню греться ушли?

— Не, шуршал же кто-то, — напомнил Муратов, присевший на колено и державший на прицеле ППШ дверь.

— Хрен их знает, — сжимая гранату, сержант в сомнениях разглядывал немецкое укрепление.

Дзот действительно казался спящим, только над короткой трубой изредка мелькала тусклая искорка. Из-за двери — невысокой и широкой, весьма крепкой на вид — не доносилось ни звука. Боковая амбразура прикрыта доской и для тепла заботливо присыпана снегом. Если и ведут наблюдение, то только фронтальное — к лесу.

Сержант колебался — поднимать шум — это приказ нарушать, тогда внезапно атаковать Торобеево вряд ли удастся. Оставлять немцев в дзоте так близко — еще хуже. Может, не услышат гранатных разрывов в деревне? Вон, за лесом вновь артиллерия бухает.

— Забрасываем, что уж теперь, — Кузнецов шагнул к двери. — Но если заперлись, тогда в трубу и амбразуру. Давай, Иван...

Вблизи оказалось, что дверь дзота вовсе не дверь — это крышка крестьянского сундука, ловко навешенная хитрыми немцами в проеме низкого сруба огневой точки. Из-за оковки жестяными полосками эта дверца-крышка и казалась такой крепкой. Иван успел подумать, что осколки гранаты изнутри запросто могут сундучную «броню» прошить, но тут дверь сама собой распахнулась. Изнутри лез немец: жутко толстый, нелепый, с башкой, замотанной поверх каски тряпьем. Куцый армяк напялен поверх шинели, винтовка со штыком в опущенной руке. Явление было так неожиданно, что сержант, с уже приготовленной гранатой, замер. Немец вскинул бесформенную башку, глянул на белую, преграждающую дорогу фигуру, вздрогнул, и, не раздумывая, сунул-выкинул вперед винтовку. Держал фашист оружие не особо удобно, за середину цевья, но все равно кинжальный штык с внезапной легкостью ушел в грудь сержанта. Кузнецов едва слышно ахнул, уцепился за ствол вражеской винтовки. Немец попытался судорожно выдернуть штык, но тут Иван прижал фашиста к косяку и дважды ударил гранатой в голову — один раз не особо удачно, в тряпье попал, второй точнее — под РГД хрустнул носовой хрящ. Немец обмяк. Выдергивая тяжелое тело из прохода, Иван слышал, как внутри дзота что-то сонно спросили. Аккуратно прикрывая дверь, красноармеец Левичев подумал, что язык у фашистов гадостный. А ведь еще до войны это прочувствовал, когда сестра Валентина уроки учила...

Гранату Иван машинально сунул за пояс, хорошо, на предохранительном взводе стояла, до последнего не взводил на красную метку — еще привычка «срочной» службы сработала. Бахнула бы от удара прямо в руке. Но что делать-то?!

Штык из груди сержанта, наконец, выскочил — Кузнецов сидел, привалившись к стене траншеи, силился что-то сказать.

— Зажми! Рану зажми! — нагибаясь, прошептал Иван.

— Гр... граната, — сержант судорожно сжимал в кулаке «лимонку».

— Сейчас, не боись...

Пальцы удалось осторожно разжать, вынуть взведенную гранату. Кусок проволоки Иван по саперно-мастеровой привычке носил в подсумке, разогнул зубами, вставил на место чеки.

— Они же там..., — Муратова колотило, автомат в руках аж прыгал, боец все кивал в сторону дзота.

Иван и сам ждал криков, стрельбы, вот-вот дверь распахнется... Но стояла тишина.

— Забрасывай! Они ж сейчас... — Муратов суетливо полез за своими гранатами.

— Замри! По-тихому попробуем, — Иван прислонил свою трехлинейку к снегу рядом с сидящим сержантом, поднял немецкую винтовку. Злоба мешала дышать, но руки повиновались — твердость и сила, вполне привычная, рабочая, в них вернулись. Для пробы ударил в спину лежащего немца — все равно добить нужно. Ножевидный штык пронзил и армяк, и шинель словно бумагу, ушел по рукоять...

Иван осторожно приоткрыл дверь блиндажа: пахнуло смрадом, сладковатым теплом — едким и чужим. Приоткрытая дверца печурки давала света мало: ручной пулемет, опущенный под амбразуру и накрытый мешковиной, цилиндры противогазов, дыхание спящих, вонюче колышущееся в спертом воздухе... Не, много гадов сюда не набьется, тесновато...

Иван Левичев был бойцом крепким, рослым, решительным, обученным штыковому бою, к тому же выросшим не только фабричным рабочим человеком, но и не чуждым простому крестьянскому труду. Родился в Петрограде, но семья еще до революции в деревню под Орел перебралась, а когда отец на заработки уехал, довелось в семье за старшего остаться, по хозяйству мужицкую работу выполнять. Приходилось видеть, как свиней колют. А что такое фашист? — то же самое, только двуногое. Никто их сюда, под Торобеево, не звал, уж не обессудьте...