Рассеянная жизнь

Даже соседи, от которых она старалась держаться подальше, перестали быть неинтересными чужаками. Певица, к счастью, занималась теперь любовью чаще, чем вокалом — ученик задержался при ней в новом качестве, а она то ли простудилась, то ли перетрудила связки и немного охрипла. Поль сначала злорадствовала, но потом купила на рынке баночку тёмного эвкалиптового мёда и оставила на её пороге. С утра слышала за окном бурное обсуждение, певица долго сомневалась, не отравлено ли, но Дани, как опытный психонавт, предложил рискнуть, попробовал подарок на вкус и признал безопасным. А самое поразительное, что через три дня Поль заметила, как он ставит возле соседской двери новую банку, кажется, с акациевым мёдом.

Джулиен впервые выругался, и Поль чуть не померла от умиления. Она ещё помнила, как его вывозили в прогулочной колясочке, и его первые «има» и «дадди» на смеси иврита и английского. И вдруг он закричал: «Факин шит!», папа изумлённо переспросил: «Что ты сказал, Джулиен?», и он спокойно и чётко повторил: «Факин шит».

Тиква всё ещё ходила тихая, расцветать не спешила, и Поль решила, что затея с кукольником не удалась. Но однажды увидела, как на веранде трое пьют чай, и кукла деликатно стряхивает крошки пирога с колен гостьи. Забавно, что едва мир вокруг стал налаживаться, для Поль наступило время уходить. Возникающие связи густели, как заросли, переплетались и обретали гармонию, а Поль предстояло выбрать, присоединиться или уйти. Поскольку приживаться она не желала, пришлось собирать вещи.

Она не слишком обросла барахлом и прикинула, что двух чемоданов для переезда достаточно. Неспешно начала искать новый дом, а великодушный Ави взялся побыть переводчиком. Этой квартирой он в своё время тоже занимался, принял на себя бремя переговоров с хозяйкой, да так и нёс его до сих пор.

Гала, дама немолодая и суетливая, была тревожна, и потому могла позвонить ему в восемь утра, чтобы выяснить, не выбросила ли жиличка «вещи её покойной матери». Драгоценное наследство занимало отдельный шкаф, к которому Поль не прикасалась, но Гала всё равно навещала его раз в два месяца, в те дни, когда приходила забирать деньги за электричество и воду. А однажды Поль проснулась оттого, что в окно кто-то царапается. Подняла голову и увидела, что сквозь жалюзи в комнату заглядывает взволнованное йеменское лицо. Нет, это была не хозяйка, а её сестра, пожелавшая выяснить, что стало с портретом их покойной матери, висевшим над кроватью в прежние времена. У Галы она спросить не могла, поссорились лет десять назад, а Поль никакого портрета не застала, при ней комнату украшал пейзаж в оранжевых тонах. Начало казаться, что «покойная мать», это какой-то пароль, которого она не понимает. Вздохнуть бы облегчённо, расставаясь с беспокойной семейкой и прочими жильцами, но Поль в кои-то веки пожалела, что не удосужилась ни с кем подружиться. Узнать бы, кто нарисовал тот портрет, кем работает отец Джулиена, что кричит из окна Ривка и на чём сидел Дани, пока не завязал? Вот зачем бы ей, а?

К тому же Поль не понимала, где искать квартиру. Старый центр дорог, следовало углубляться на юг, но Поль слишком любила воздушный меренговый Тель-Авив, тянущийся от моря до Ротшильда — там, где есть колонны, белый камень, нежнейшая эклектика, наивно слепленная из классики, ар-деко, мавританского стиля и скреплённая Ближним Востоком. Человеку-выдумке здесь спокойно, собственная призрачность не так бросается в глаза на фоне сновидческой архитектуры. Во Флорентине многовато жизни и её следов — мусор, граффити, толпы, шум, шабат соблюдают кое-как, а Поль была важна эта еженедельная пауза. И от набережной дальше, хотя это, скорее, плюс. Для обитателя средней полосы жизнь возле моря необычайно притягательна, в ней и романтика, и статус. «До берега метров триста», — упоминаешь небрежно, и тут же становится неважно, беден твой дом или богат, велик или мал. Глаза собеседника подёргиваются дымкой, и он погружается в мечты об алых закатах и золотых рассветах, о штормах и шорохе прибоя, о бодрых утренних купаниях и пробежке и о любви на ночном пляже. Знаем, проходили.

О чём не догадывается мечтатель, так это о вездесущей плесени, которая поражает всё: пищу, одежду, любую вещь, пролежавшую на одном месте несколько недель. Об испорченных сумках и туфлях, о стирке, не сохнущей в доме, несмотря на жару, о солонках, в которые подсыпают рис — иначе соль слёживается и каменеет. И о деньгах, которые приходится проглаживать утюгом, отнюдь не ради магических ритуалов, а чтобы извести всё ту же плесень. И это не говоря о ветрах, сдувающих с балконов шезлонги и цветы. О призрачной угрозе цунами лучше не упоминать — это, пожалуй, взбодрит приунывшего романтика — на берегу недавно расставили предупреждения о том, что в случае чего нужно немедленно удалиться от воды на пятьсот метров. Сама идея жизни в виде гигантской волны, которая всё к чертям смоет, безусловно, соблазнительна, но плесень-то, плесень!