Рассеянная жизнь

Нет, заканчивалось всё по иным причинам, не от пресыщения, разочарования и утраты иллюзий. Любовь переставала быть ровно в ту минуту, когда мужчина исчезал из поля её зрения. Невидимый контур, отвечающий за память, ожидание и тоску, был полностью выбит, напряжение чувств прерывалось и начиналась обычная спокойная жизнь. Когда же мужчина возвращался, она в первые минуты смотрела на него с недоумением и разговаривала осторожно, и постепенно ток любви восстанавливался. Она осознавала неправильную организацию своей души, но это был её способ жить не больно, так что ничего не поделаешь, надо только, чтобы мужчина не замечал, как нити, соединяющие их, обрываются ежедневно, и не обижался. Ведь потом же всё повторяется, так какая ему разница?

Такое устройство психики делало её удобной любовницей, неревнивой, нетребовательной и ненавязчивой, поэтому связи длились довольно долго и безмятежно — ровно до того момента, как мужчина обнаруживал неспособность её полюбить. Много ей было не нужно, только однозначное, сказанное вслух: «Я тебя люблю». Ничто другое в её глазах цены не имело: ни страсть, ни дружба, ни общность интеллекта и духа, ни даже её собственная любовь, совершенно бесполезная и бессильная, как она теперь знала. Она хотела понятного сообщения, в идеале — той ровной, преданной, неперегорающей любви, которую однажды испытала и утратила, или хотя бы такой, какая была по силам мужчине.

Но все они почему-то не могли. То ли в них говорило глупое невзрослое упрямство, заставляющее отказывать именно в том, о чём горячей всего просят, то ли сама она не имела (изначально или больше не имела) того, за что обычно любят. Она готова была признать, что родилась экзотическим уродом, осколком без половинки, который ни к кому на свете не может быть приспособлен полностью, до слияния и окончательного принятия с той стороны — всякое же на свете случается. Но быть отвергнутой хоть в малой своей части, отказаться от идеи любви, смириться, довольствуясь очень хорошими отношениями и всеми возможными суррогатами, она не желала. И потому всякая близость прекращалась, как только мужчина произносил несколько волшебных слов: «Прости, я, наверное, больше не смогу никого полюбить» или «Я тебя не люблю, это другое», или «Я тут встретил кое-кого и, кажется, влюбился» — в целом, неважно, даже если ей при этом предлагали остаться вместе, не обращая внимания на некоторое препятствие. Она переставала слышать слова, потому что с этой секунды всё вокруг наполнял высокий невыносимый звук, то ли долгий звон разбитого стекла, то ли порванной струны или едва слышный для человеческого уха фон опустевшего эфира. После этого ей оставалось только смотреть на человека напротив изумлёнными глазами: кто этот голый чужак рядом с ней? В чьей постели она оказалась? Нужно немедленно уйти. И она уходила.

Потом на несколько часов или дней возникала печаль и опустошённость, которую она с готовностью заполняла слезами, но боли не было, одно сожаление об утраченных ощущениях.

К счастью, мир был милосерден к ней, и через сколько-то дней или месяцев она опять ловила мотив, запах, взгляд, и всё начиналось снова. А точней, продолжалось, потому что это всегда была одна и та же долгая, нежная, сладкая, ущербная, бессмертная любовь.

3. <Поль>

Для Поль это были удивительные полтора месяца. К моменту встречи с Гаем она окончательно поняла, что совершенно не разбирается в сигналах здешних мужчин. В России при втором взгляде становилось примерно ясно, что тот или иной тип из себя представляет и, главное, чего от неё хочет. Со здешними мужчинами всё было иначе, она не могла отличить флирт от простого разговора, иногда необоснованно пугалась, а иногда, наоборот, посреди нейтрального общения с незнакомцем вдруг оказывалась в недружеских объятиях, вырывалась и с воплями убегала.

Однажды на набережной её поцеловал банковский менеджер, с которым она согласилась поболтать и как раз обсуждала домашних животных. Как? Почему? Ничто в их беседе не предвещало такого оборота с точки зрения Поль. Она уже знала, что приглашение на кофе на здешнем куртуазном языке означает предложение секса, но с какой стати разговор о котиках привёл к такому результату?

Как-то начала смотреть израильский сериал, ничего не поняла и решила поговорить с приятелем. Сорокалетний Ави приехал из России лет двадцать назад и прекрасно разбирался в местном менталитете, так что после второй серии Поль позвала его в миленькое кафе на улице Бялик (говорят, построенное специально для поэта и его друзей), особо подчеркнув, что на чашку чая, и принялась допрашивать:

— Вот объясни, почему у этой девицы с отцом непросто?

— Так она же полицейская, а он в городе бандит не из последних, мамаш[3] ей сложно!

— А с чего ты взял, что он бандит, я думала, он психический.

— Не, ведёт себя как хозяин, да и видно по окружающим, — для Ави всё было настолько ясно, что он даже не мог объяснить, понятно, и всё.