Расплата

Зато по итогу месяца меня объявили лучшим стажёром цеха и к небольшой стажёрской зарплате даже начислили такую же небольшую стажёрскую премию. Копейки. Их хватило только на то, чтобы купить в местном магазине несколько труселей и два лифчика из разряда тех, что носит моя бабушка, носки и мокасины из дешёвого кожзама на смену казённым галошам. Ну и пачку чая с упаковкой галетного печенья...

* * *

А вообще у меня были надежды. Дурные такие, горькие. Во-первых, бабы поговаривали, что заключённым тоже делают аборты, было бы желание. Правда, самим тюремным сообществом это негласно не поощрялось, но и за детоубийство – самое злостное преступление, за которое могли и «опустить», не считалось. Нужно было только дождаться пока до нас доедет гинеколог, сделает официальное заключение и, на основании него, написать заявление в Администрацию колонии.

А во вторых – подходили к концу три месяца отведённые мне Паниным. Что ж, обещанный Ад я оценила по достоинству, и ублюдок победил. Двадцать три года здесь – это вам не задохнуться за пару минут, похороненной заживо. Это страшнее. Так что пусть едет. Жду.

Я не знала, что будет потом, чего он от меня потребует. Но знала, чего попрошу у него я, и плевать на заповедь «Не проси»... Аборт! Я этим жила. Это стало надеждой, которая помогала мне подниматься по утрам. Думала ли я о морали и последствиях? Нет. Только чувствовала, что если не избавиться от этого ребёнка – он станет для меня вечным напоминанием о пережитом кошмаре. И чем больше проходило времени, чем дольше я запрещала себе вспоминать о Денисе, тем отчётливее понимала – эта беременность не может быть от него. Я тогда пила таблетки. Точка.

А ещё была надежда сладкая. Шальная, даже пьяная какая-то, от которой шумело в ушах и щипало в носу – как от шампанского. Хотя глупее этой надежды, конечно, не придумать. Да и не надежда это была, а так... далёкая звёздочка на беспросветном, затянутом горьким пеплом небе. Звёздочка, которая даже и не знает, что кто-то там снизу смотрит на неё, боясь смаргивать слёзы, чтобы не потерять из виду...

Колония наша находилась в Челябинске*.

Глупо конечно, ведь я даже не знала, выбралась ли Кристинка из той Мухосранской задницы... Но всё равно, когда думала о том, что возможно она ходит где-то тут, ближе ко мне чем кто-бы то ни был из моей прошлой жизни – меня накрывало. И я отметала здравый смысл, говорящий о том, что даже если она и в городе, то никогда не узнает обо мне, да и я никогда её здесь не найду... Отметала и мечтала, что однажды, каким-то одному Богу известным чудом, именно Кристинка вытащит меня отсюда.

Впрочем, такие сказочные, несбыточные мечты были у каждой из нас, женщин, живущих бок о бок в этой душной камере, в этом душном корпусе, в этой душной Зоне. Мы все, независимо от совершённого преступления, срока наказания и количества ходок, мечтали о Воле.

******

*Челябинская женская исправительная колония выбрана местом действия некоторых событий романа исключительно в целях создания художественного образа сюжета. Никакой дествительной связи с событиями романа не имеет. Все совпадения случайны, равно как и все совпадения с реальными именами и должностями Администрации и сотрудников ИК-5 и любой другой исправительной колонии.

******

С сентября меня определили в ПТУ при колонии, на специальность «швея-мотористка». Такой порядок. Я, как человек без профессии и хотя бы среднего-специального образования обязана была его получить. Ну что ж, это было, какое ни какое, а разнообразие.

Примечательно, что нас, таких недоучек, здесь было довольно много. Вот так общаешься с ними, и думаешь – ну нормальная ведь женщина! Встретила бы на улице – в жизни бы не подумала, что отсидевшая! Кто-то поумнее, пообразованнее, кто-то попроще, похабалистее. Как везде.

Мои шаблоны трещали по швам, и я пугалась этого, но признавала, что Зона – это не про чумные людские отбросы, про опустившихся недолюдей и безнадёжных изгоев. Конечно, отбывали здесь и страшные рецидивистки, о которых ходили слухи, и страшно было даже на глаза им попадаться... Но чаще я видела здесь женщин, которые искренне раскаивались и хотели бы начать с нуля. У таких внутри словно горела лампочка и это проявлялось в доверчивой улыбке, в смирении и дружелюбии.

И очень сложно было каждый раз напоминать себе, что верить нельзя даже самым безобидным овечкам, под шкурой которых может скрываться волк.

* * *

Мой день рождения в середине сентября промелькнул, вызвав у меня лишь горькую усмешку. Это больше не был МОЙ день рождения. И это не мне, двадцатидвухлетней Маруське Бобровой исполнилось девятнадцать. Взгрустнула только, вспомнив, о том, что год назад Лёшка устроил мне в этот день романтический ужин у себя на даче.