Пылающий берег

Здесь не из чего было разжечь костер, и Ха’ани предложила девушке кусок рыбы, высушенной на солнце и завернутой в водоросли, но Сантэн слишком устала и перегрелась, чтобы есть, а кроме того, она боялась, что от еды в течение дня обострится ее жажда. Она выпила из яйца свою порцию воды, а потом утомленно встала и отошла в сторонку. Но как только она присела на корточки, Ха’ани пронзительно закричала, останавливая ее, и подбежала к девушке.

— Нет! — повторила она.

Сантэн растерялась и смутилась, но старая женщина достала из своей сумки сушеную дикую тыкву, которой пользовалась как чашкой и черпаком.

— Сюда, вот сюда…

Она протянула тыкву Сантэн, но та все еще не понимала. Старая бушменка раздраженно выхватила у нее тыкву и, держа ее между своими ногами, помочилась в нее.

— Так делай!

И снова отдала тыкву Сантэн.

— Я не могу, Ха’ани, не на глазах же у всех! — стыдливо запротестовала девушка.

— О’ва, иди сюда! — позвала старуха. — Покажи ребенку!

Старый бушмен подошел и шумно повторил пример жены.

Несмотря на все свое смущение, Сантэн ощутила легкую зависть.

— Да, это намного убедительнее!

— Вот и делай!

Тыква в очередной раз оказалась в руках Сантэн, и девушка сдалась. Она скромно отвернулась и под громкие возгласы ободрения обоих бушменов внесла свой вклад в общий сосуд. Ха’ани с победоносным видом унесла тыкву.

— Скорее, Хорошее Дитя! — позвала она. — Солнце скоро взойдет.

Она показала Сантэн, как выкопать неглубокую канавку в песке и улечься в нее.

Солнце ударило по дюнам с противоположной стороны долинки, и жар отразился от песчаных гор, как от полированной бронзы. Люди лежали в узкой полоске тени, съежившись в своих окопах.

Солнце поднялось выше, и тень дюн сократилась. Жара нарастала, заполняя все вокруг серебристым дрожанием, и дюны начали танцевать, а потом песок запел. Это была низкая всепроникающая вибрация, как будто пустыня превратилась в музыкальную шкатулку с гигантским струнным инструментом. Вибрация нарастала, ослабевала и утихала, а потом все начиналось сначала…

— Пески поют, — тихо сказала Ха’ани девушке, и Сантэн ее поняла.

Она лежала ухом на песке и прислушивалась к странной и поразительной музыке пустыни.

А жара все усиливалась, и Сантэн, следуя примеру людей племени сан, накрыла голову брезентовой накидкой и лежала неподвижно. Было слишком жарко, чтобы спать, однако Сантэн впала в нечто вроде оцепенения, и гул длинных волн жара стал казаться ей похожим на гул морских волн.

Но становилось еще жарче, а тень все сужалась по мере того, как солнце поднималось к зениту, и не было ни облегчения, ни защиты от его безжалостного хлыста. Сантэн лежала неподвижно, дыша как умирающее животное, и каждый короткий и неглубокий вздох словно обдирал ее горло, выжигая силы из тела.

— Хуже быть уже не может, — шепнула она себе. — Это конец, скоро станет прохладнее…

Она ошибалась. Жара становилась еще злее, пустыня шипела и вибрировала, как терзаемый пыткой зверь, и Сантэн уже почти боялась открыть глаза, чтобы не обжечь роговицу.

Потом она услышала, как старая бушменка шевелится рядом с ней, и, приподняв уголок брезента, увидела, что та тщательно смешивает песок с мочой в тыкве. Старуха принесла сосуд к Сантэн и размазала влажный песок по обожженной коже.

Сантэн задохнулась от облегчения, ощутив прохладу, а бушменка сразу, пока влага не испарилась на яростной жаре, засыпала неглубокую траншею песком, похоронив Сантэн под его тонким слоем, а потом поправила брезент на ее голове.

— Спасибо, Ха’ани, — прошептала Сантэн.

А старая женщина направилась к мужу, чтобы и его закопать.

С влажным песком на коже и защитным слоем над ним Сантэн продержалась самые жаркие часы пустынного дня, а потом почувствовала, как с африканской внезапностью температура изменилась и солнечный свет утратил ослепительную белизну, сменив ее на мягкий маслянистый тон.

С наступлением вечера путники поднялись со своих лож и встряхнулись, сбрасывая с себя песок. Они выпили воды и поели с почти религиозной торжественностью, но Сантэн снова не смогла проглотить ни куска. А потом О’ва повел их дальше.

Теперь в ночном переходе Сантэн уже не видела новизны или очарования, и божественный звездный свод не вызвал желания смотреть на него с благоговением — он стал просто инструментом, отмечавшим долгие мучительные часы перехода.

Земля под их ногами менялась: вместо ускользающего сыпучего песка появились твердые, компактные чешуйки слюды, их похожие на цветы скопления называли «пустынными розами», и они были острыми на краях, как ножи; они насквозь прорезали брезентовые сандалии, и Сантэн приходилось останавливаться, чтобы обмотать ноги заново.

Потом путники миновали эту равнину и пересекли невысокую гряду вторичных дюн, и с их вершины увидели другую обширную плоскость, растянувшуюся перед ними.