Пылающий берег

Сантэн разобрала лишь слова «ждать, отдыхай, спать». Потом бушменка затихла и снова натянула на голову накидку.

Сантэн недоумевала. Она подбросила в костер несколько палок и раздула огонь, потом села в ожидании.

Венера, утренняя звезда, легла на спины дюн, но быстро побледнела и угасла с приближением солнца, а двое сан по-прежнему спали, и Сантэн уже начала чувствовать легкое раздражение. Она была уже настолько сильной и здоровой, что с нетерпением ждала дневного перехода.

Только когда солнце показалось над вершинами дюн, Ха’ани села, зевая, рыгая и почесываясь.

— Идем? — Сантэн использовала восходящий тон, превращавший слово в вопрос.

— Нет, нет. — Ха’ани махнула рукой. — Ждать ночи… луна вон там.

Она ткнула пальцем в сторону дюн.

— Пойдем вглубь? — спросила Сантэн, не уверенная, что поняла.

— Идем на землю, — подтвердила бушменка.

Сантэн охватило волнение. Наконец-то они собирались покинуть морской берег.

— Идем сейчас? — нетерпеливо уточнила она.

В последние несколько дней, когда они останавливались для отдыха, Сантэн взбиралась на вершину ближайшей дюны и смотрела на материк. Однажды ей показалось, что она различает далекие силуэты голубых гор на фоне вечернего неба; ее сердце рвалось прочь от этого однообразного песка к таинственным внутренним землям.

— Идем сейчас? — с жаром повторила она.

О’ва насмешливо захихикал, подходя к костру и садясь на корточки.

— Обезьяна жаждет встретиться с леопардом, — сказал он. — Но послушай, как она пищит, когда это случается!

Ха’ани неодобрительно щелкнула языком, потом повернулась к Сантэн:

— Сегодня мы будем отдыхать. Вечером мы начнем самую трудную часть нашего пути. Вечером, Хорошее Дитя, тебе понятно? Вечером, когда нам будет светить луна. Ночью, когда солнце спит, потому что никакой мужчина и никакая женщина не могут пройти рука об руку с солнцем через Страну поющих песков. Ночью. Отдыхай.

— Ночью… — повторила Сантэн. — Отдыхать.

Она все же ушла со стоянки и снова взобралась по осыпающемуся песку на вершину первого ряда дюн.

На пляже в четырех сотнях футов под ней две крошечные фигурки, сидевшие у костра, выглядели просто точками. Потом девушка повернулась в сторону материка и увидела, что дюна, на которой она стоит, — всего лишь подножие гигантских гор песка, вставших перед ней.

Цвет этих дюн менялся от светло-желтого, как нарциссы, до золотого и оранжевого, а потом переходил в коричневый с пурпурным отливом и темно-кровавый, однако за ними Сантэн как будто рассмотрела призрачные горы с острыми каменистыми вершинами. Но пока она смотрела, горизонт затянуло молочно-белой дымкой, дрожащей и рассеивающейся. Сантэн ощутила, как с пустыни наплывает жар, пока лишь небольшой, однако она отшатнулась от его обжигающего дыхания, а равнина перед ней затянулась дрожащими вуалями миражей.

Сантэн вернулась в лагерь. Ни О’ва, ни Ха’ани на самом деле не бездельничали. Старый бушмен уже затачивал наконечники стрел из белой кости, а его жена собирала новое ожерелье, вырезая бусины из осколков разбитого страусиного яйца, — она превращала их в подобие монеток, орудуя двумя маленькими камнями, а потом осколком кости просверливала в каждой дырку и наконец нанизывала бусины на шнур из кишки.

Наблюдая за ее работой, Сантэн живо вспомнила Анну. Девушка быстро встала и опять ушла от стоянки; бушменка, подняв голову, посмотрела ей вслед.

— Хорошее Дитя несчастна, — сказала она.

— У нас много воды, и животы набиты пищей, — проворчал старик, продолжая затачивать наконечник. — У нее нет причин тосковать.

— Она скучает по своему клану, — прошептала Ха’ани, и на этот раз ее муж промолчал.

Они оба прекрасно понимали такую тоску, поэтому надолго затихли, вспоминая тех, кого оставили в неглубоких могилах.

А Сантэн, отойдя подальше, заговорила вслух сама с собой:

— Я теперь достаточно сильна и научилась выживать. Мне незачем дальше идти с ними. Я могу снова повернуть на юг… одна…

Она застыла на месте, представляя, каково будет преодолевать путь в одиночку, и это слово решило все.

— Одна… — повторила она. — Если бы только Анна была до сих пор жива, если бы мне было куда пойти… тогда я могла бы попытаться.

Сантэн тяжело опустилась на песок и в унынии обхватила руками колени.

— Но возвращаться некуда… Я просто должна идти дальше. Просто проживать каждый день, как какое-нибудь животное, как дикарь, жить с дикарями…

Она окинула взглядом лохмотья, едва прикрывавшие тело.

— Я просто вынуждена идти дальше, а куда — и сама не знаю…

Отчаяние готово было полностью захватить ее. Ей пришлось сопротивляться ему, словно какому-то живому врагу.

— Я не сдамся, — пробормотала Сантэн. — Просто не сдамся; и когда все это кончится, я уже никогда такого не испытаю. Я никогда не буду страдать от жажды и голода, носить лохмотья и какие-то вонючие шкуры…

Девушка посмотрела на свои руки. Ногти обломались и почернели от грязи. Она сжала кулак, чтобы не видеть их.

— Никогда больше. Мой сын и я никогда не будем испытывать лишений, клянусь!