Просто люби жизнь

– Женевьева так не считала, – резко говорит Мэтт, и я внутренне ахаю. Господи Боже мой. Мы это делаем, не так ли?

– Ну, а Расселу нравилась моя спасенная кровать, – так же резко говорю я, – и ему нравились мои расшатанные окна, и он считал, что Гарольд – милый. Вот так.

Мэтт останавливается на красный свет, и наступает долгое молчание. Я чувствую, что мы перекраиваем границы.

– Кажется, ты говорила, что Рассел никогда не оставался у тебя на ночь? – говорит он наконец, не поворачивая головы.

– Нет. Не оставался.

– Если он никогда не спал в твоей спасенной кровати, как она могла ему нравиться?

– Он на ней дремал, – говорю я с достоинством. – И нашел ее очень удобной.

– Странно, что он никогда не оставался на ночь, – продолжает давить Мэтт.

– Он не мог, из-за своей работы…

– Чушь собачья. Невозможно «не оставаться на ночь» за пять месяцев отношений. Никогда не встречал этого парня, но предполагаю, что причина, по которой у него не было никакого мнения ни о чем в твоей жизни, заключалась в том, что ему было попросту наплевать. Ему было все равно, поэтому он говорил все, что ты хотела услышать. Он играл с тобой, Ава. Разница в том, что я не играю с тобой. Мне не все равно. И я честен.

Я смотрю на него, уязвленная. Не надо было рассказывать Мэтту о Расселе.

– О, правда? – Я наконец-таки нахожу несколько слов возмездия. – Вот как ты думаешь, да?

– Да. Я так думаю.

– Хорошо, тогда позволь задать тебе вопрос. Откуда ты знаешь, что Женевьеве нравилось твое искусство?

– Она это говорила… – Мэтт замолкает, поняв, в какую ловушку я его завела. – Она проявила к нему интерес, – с каменным лицом добавляет он. – Мы вместе ходили на выставки. Она искренне это ценила.

– Она играла с тобой, Мэтт! – Я издаю насмешливый смешок. – Я видела страницу Женевьевы в соцсетях, я видела ее стиль, и, поверь мне, ей не очень нравилось твое искусство. Оно никому не нравится! Мои подруги…

– О, вот мы вернулись к твоим подругам, – обиженно и сердито говорит Мэтт. – Конечно. Греческий хор. Ты в состоянии перестать советоваться с ними хотя бы на пять минут своей чертовой жизни?

– Пять минут? – Я качаю головой. – Ты все преувеличиваешь.

– У тебя зависимость от ватсапа, – говорит Мэтт. – Это не преувеличение.

– Ну, лучше быть зависимой от ватсапа, чем от какого-то глупого… счетчика на веб-сайте! – пронзительно говорю я. – Ради бога, сколько в мире пользователей интернета?

– А что в этом плохого?

– Это странно!

– Итак, в моей жизни все «странно», – говорит Мэтт, крепче сжимая руль. – Опять же Женевьеве это странным не казалось.

– А Рассел любил моих подруг! – яростно отбиваюсь я. – И знаешь что еще? Он был вегетарианцем. В то время как ты даже не попытался стать вегетарианцем…

– Я никогда не говорил, что я вегетарианец, – перебивает Мэтт.

– Я не говорю, что ты говорил, но ты мог бы приложить усилия…

– Зачем? – говорит Мэтт, и я чуть не кричу от разочарования. Как он может даже спрашивать об этом?

– Потому что ты должен! Потому что ты сказал, что сделаешь это! Потому что научные данные доказывают…

– Ава, я говорю тебе, – решительно обрывает меня Мэтт, – я никогда не стану вегетарианцем. Ограничить мясо – да, покупать ответственно – да, полностью отказаться – никогда. Никогда, – повторяет он, и я задыхаюсь. – Я люблю мясо.

Я чувствую себя так, словно он дал мне пощечину. Несколько мгновений я даже не могу вздохнуть.

– Хорошо, – наконец говорю я. – Так… это все, да?

– Не знаю. – Лицо мужчины становится жестким. – Так что, Ава? Для тебя это что-то вроде «Неприемлемо»?

– Нет! – Он застиг меня врасплох. – Я не верю в «Неприемлемо».

– Ты могла бы сказать мне об этом в Италии, – безжалостно продолжает Мэтт. – Это все, что я могу тебе сказать. Могла бы упомянуть, что вегетарианство – это обязательное условие.

– Ну, я могу заметить то же самое тебе! – парирую я. – Является ли то, что я вегетарианка, для тебя неприемлемым? Потому что в равной степени ты мог бы дать мне знать.

– Не будь смешной, – раздраженно говорит Мэтт. – Ты же знаешь, что это не так.

Несколько минут мы оба молчим, а по крыше машины начинает барабанить дождь. Боль потрескивает вокруг автомобиля, как гроза. Я этого не вынесу. Как мы можем быть такими? Почему мы такие?

Мы были так счастливы, стоя на склоне холма в Апулии. Если я закрою глаза, я снова окажусь там: среди олив, с венком на голове, полная любви и оптимизма.

Потом я открываю глаза и снова оказываюсь здесь, среди дождя и страданий.

– Выходит, ты жалеешь о том, что говорил в Италии? – спрашиваю я, небрежно пожимая плечами.

– Что я говорил в Италии? – Мэтт щурится на электронную табличку о пробках на М4, и мое лицо вспыхивает – как он может не помнить? Разве это не было важно для него?

– Ох, прости, ты забыл. – Мой голос дрожит от обиды и сарказма. – Очевидно, для тебя это было не слишком важно. Я думала, ты сказал: «Я навсегда полюбил эту женщину», но, может быть, это было: «Не могли бы вы передать мне оливковое масло».