Просчёт Финикийцев

Промысел на древних могилах соотечественники Ауада освоили еще в начале войны. Рассказывали, что статуэтки из слоновой кости, римские стеклянные сосуды для благовоний, золотые монеты и кольца с изумрудами позволили многим парням пережить лихие дни, не говоря уже о перекупщиках и посредниках, щедро делившихся с людьми из объединенного христианского фронта, от полевых командиров и до высших чинов. На аукционах Лондона и западного Берлина вещицы, добытые за копеечную плату из пропитанной потом и кровью (а вовсе не молоком и медом, как ей полагалось быть) Ханаанской земли продавались за десятки тысяч долларов.

Когда-то смелые до безумия финикийские мореплаватели шли к берегам Фарсиса и Магриба, чтобы, выжив в схватках с местными дикарями, привезти домой золото и серебро. Монеты, отчеканенные из тех металлов правителями Библа, Тира и Сидона, и добытые из погребальных пещер смелыми от отчаяния парнями без капли финикийской крови, вновь уплывали на запад в вечном водовороте вселенской несправедливости.

У Ауада был другой план. Он не собирался ни с кем делиться, мечтал сам попасть в холодные, чистые, сверкающие рекламными огнями европейские города и продать там свою добычу по ее истинной цене.

Странная вещь эта жизнь. В мирное время, которое Ауад помнил смутно, финикийцы никого не интересовали. Была церковь по воскресеньям, уроки французского, семейные обеды и святой Марун, живший отшельником в пещерах сирийской пустыни. Но едва началась война, все заговорили о славных предках. Об их бесценном наследии, генетических маркерах и историческом праве на эту землю. О тайном знании, амбициях, морской экспансии и готовности приносить в жертву собственных детей ради победы над врагом.

Экая, по сути, глупость. Детей и женщин не надо никуда приносить, они сами всегда становятся жертвами. Это не выбор, а закономерность. Дополнительное насилие на войне ни к чему: человек жесток от природы, зверства совершает легко и естественно, и не важно, что нарисовано на его знаменах: крест, полумесяц, звезда царя Давида или ливанский кедр. Рассуждая сам с собой о женщинах и человеческих жертвоприношениях, Ауад невольно вспомнил Мариам, но отогнал прочь ехидные мысли.

Солнце уже начало припекать, когда Луис съехал с дороги и загнал машину поглубже в заросли опунции, пробившейся меж камней. Ауад обозвал его кретином. С дороги «Фиат» не видно, но пришлось продираться сквозь пыльные колючие дебри, цепляясь одеждой и рискуя наступить на какую-нибудь дрянь, вроде полузасохшего прошлогоднего трупа овцы.

После израильского отступления две недели назад на склоне холма осталась груда бетонных обломков, рваные мешки с песком, пластиковые коробки из-под еды, битое стекло, обертки от чипсов и размотанные магнитофонные кассеты, реющие паутиной коричневой пленки на легком ветру.

– Эй, осторожно, здесь полно ям и колодцев, – крикнул Луис, прыгая меж обломков, как горный козел.

– Притащить бы нормальный бульдозер, да не ковыряться кирками в этом древнем дерьме, – вздохнул Хасан, закуривая.

Он зажал сигарету меж зубов, закинул на плечо свой калаш, подхватил левой рукой канистру воды и железный лом, и принялся подниматься в гору с неторопливым фатализмом вола, знающего, что любое поле можно перепахать.

Этот курган ждала участь других курганов в Бекаа, куда местные жители, будь то христиане, друзы или сунниты, повадились ходить с тракторами. Останавливали искателей кладов лишь древние проклятия, по слухам тяготящие над холмом, да недавно покинутый израильский форпост. В любой момент могли появиться конкуренты, или, не приведи Господи, патруль, то ли сирийский, то ли принадлежащий одной из шиитских группировок и состоящий из обкуренных отморозков, которым всяко нечего терять. Поэтому Ауад решил провести на раскопках пару часов, забрать всё, что они смогут найти, не углубляясь в толщу времени, и вернуться в Бейрут до заката.

Добравшись до вершины холма, Хасан осмотрелся и присвистнул. Огромные каменные колонны упирались в ясное небо. Под ногами хрустели остатки мозаик, изображавших похождения жестоких богов. Казалось, что ветер приносит слова нашептанных давно умершими жрецами заклинаний, отголоски страсти, с которой служительницы Астарты исполняли ритуальные танцы во время весенней мистерии Адониса.

– Не нравится мне это место, – сказал Хасан, сваливая свою ношу на землю, – как-то здесь всё не так.

– Всё так, – ответил Ауад, – или ты древних наговоров боишься? Дескать, будет твоя память стерта с лица земли, и никто не узнает, сколько девок ты успел попортить, пока не взялся за кирку? Все древние проклятия над этой страной уже сбылись, брателло. Нам опасаться нечего.

Они миновали развалины святилища, вышли на открытую прямоугольную площадку на противоположном склоне холма. Взяв железные прутья с заостренными концами начали втыкать их в мягкую после дождей красноватую землю, в надежде обнаружить твердый камень, скрывающий ход в погребальную камеру. В полях пели стаи птиц. Солнце светило мягко, деликатно согревая спину.