Просчёт Финикийцев

Она покачала головой, снова посмотрела на свои руки.

– Зря ты в меня влюбился, парень. Я для этого не гожусь.

В тот вечер она не стала пристегивать меня к батарее.

Я проснулся в полете, на полдороге от вершины скалистого утеса к белым бурунам волн. В комнате было темно и тихо, а запахи сигарет и кокосового шампуня больше не скрадывали отчужденную пустоту. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы убедиться, что Карлы нет.

Я лежал и смотрел в потолок, а она уходила. Стук ее каблучков по стылому утреннему асфальту отдавался эхом от фасадов каменных особняков. Черные жесткие локоны подпрыгивали на плечах в такт шагам. Пистолет покоился в кобуре под левой грудью, пригретый ее теплом.

Она уходила так же необратимо, как растворяются во времени упущенные возможности, как исчезает все случайное и прекрасное, оставляя в душе гулкую приторную пустоту. Слишком сильная, чтобы жаловаться, слишком гордая, чтобы просить.

Если бы я только мог взломать эту хрупкую, уязвимую базу данных, которая называется человеческой памятью, и удалить оттуда зло, посеянное всеми, кто был с ней до меня. А вместо варварских попыток загубить недоступное совершенство, я заполнил бы таблицы до краев своей горькой, невостребованной любовью, отвергнутым теплом и обманутым доверием, восстановил бы из горстки нулей и единиц то, к чему никто другой не был вправе прикасаться. Я сделал бы все, чтобы она меня полюбила.

Глава 14

Поднявшись с дивана, я бесцельно побродил по комнате. Вышел на балкон. Утро было слишком промозглым для начала лета. Вернувшись в номер, заметил, что из-под моей подушки что-то торчит. Тонкая пачка банкнот и два паспорта – настоящий и поддельный. Я ей больше не нужен, она отпустила меня навсегда, снабдив деньгами на обратный билет.

Зазвонил телефон, я на автомате снял трубку.

– Большой Жозе ждать неделя и найти тебя на другой конец света!

Очень хотелось послать его лесом, но я промолчал. Сунул деньги и паспорта в карман джинсов, валявшихся на полу, перебрался на кровать и припал щекой к подушке, все еще хранившей ее запах.

Часов в десять я снова открыл глаза. Солнечный свет из-под золотистой портьеры делал комнату чуть более жизнерадостной, но не мог улучшить моего настроения. Он всего лишь мягко очерчивал ворох простыней, мои незагорелые ноги, деревянные балки на потолке, узорчатый ковер и картину с грудастыми девицами в старинных платьях над допотопным телевизором. А также ладный серый костюм и невыразительную физиономию мужика, сидевшего в кресле.

Я заметил его, лишь когда вылез из-под одеяла с намерением отлить. Нет, ну если кому-то нравится наблюдать, как я разгуливаю по номеру в несвежей футболке и трусах с изображением Губки Боба, которые маменька когда-то купила по скидке, то пусть ему будет на здоровье. При Карле я бы постеснялся, а сейчас – плевать.

Я молча заперся в ванной. Почистил зубы, принял душ, высушил волосы и минут десять рассматривал в зеркале свое лицо. Занятно, что в семье у нас никогда не было рыжих, и волосы у меня невзрачного оттенка, а вот щетина на подбородке огненная, как парик Рональда Макдональда. Воистину, необъяснимая загадка природы.

Когда я вышел, мужик, не поворачивая головы, произнес хорошо поставленным голосом с правильным произношением, как в старых фильмах:

– Не тяни время напрасно, оно разрушает материю.

– А Вселенная стремится к энтропии. – сказал я, – Достану я ваши чертовы деньги, хватит уже напоминать!

Он повернулся вместе с креслом, которое, впрочем, не было вертящимся. Только сейчас до меня дошло, кого он мне напоминает. Такой же серый костюм носил координатор Карлы из офиса в Ля-Дефансе.

– Ты, типа, тоже адвокат? – спросил я.

– Моя должность называется «суффет».

– Как в Библии?

Он с достоинством кивнул.

– Представитель земной власти в городе, где нет помазанного богами царя. Мое имя Озмилькар, но можешь называть меня просто Оз, что в переводе с финикийского означает «сила».

Мне очень захотелось присвистнуть.

– Суффетов двое, – добавил он, – мы поддерживаем Ойкумену, за отсутствием… Впрочем, неважно.

– Знаю, понял. Вы – те, кто заставляет людей совершать грязную работу взамен на обещание избавить их от воспоминаний.

– Все немного сложнее, – сказал он, – мне придется объяснить. Пойдем.

Он поднялся и подошел к двери.

– А можно, я надену джинсы?

Светить Губку Боба на всю Ойкумену не хотелось. Я расценил его молчание, как «да».

Мы вышли на узкую лестничную площадку, где Озмилькар вызвал лифт. Когда кабина подъехала, створки, вопреки ожиданиям, не разъехались в стороны, а раскрылись внутрь, как в зале суда, и вместо тесной кабинки мы зашли в офис, в точности похожий на тот, где я пил кофе без сахара две недели назад. Блондинка в сером платье закрыла за нами и приглушила свет.

– Секундочку, – сказал я, – мы же заходили в лифт…

– Ты живешь в двадцать первом веке, – произнес Озмилькар с едва заметным укором, – пора привыкнуть, что физический мир не более, чем иллюзия. Особенно, физический мир, в котором действуют люди.

– Охренеть, – не сдержался я.