Пророки

Все расселись кругом на коврах, разложенных у большого горшка с пальмовым вином, возле которого суетились шесть жен царя Акузы, разливая напиток по мелким плошкам и передавая их двенадцати членам совета. Первым, не дождавшись своей очереди, заговорил Б’Дула:

— Нужно всех их убить.

Собравшиеся смущенно заерзали, а царь метнула в него уничтожающий взгляд.

— Ты, Б’Дула, не устаешь оскорблять ни прародителей, ни себя. — Акуза перевела дух и потерла руки. — Совет собрала я, но ты не пожелал проявить уважение и дать мне первое слово. Неужто это соль, которая с давних времен осталась на твоей коже, затуманила тебе разум? Или ты забыл все, чему тебя учили? Убить гостя означает навлечь на себя гнев прародителей. Убить соседа означает затеять никому не нужную войну. Не стоит вести себя как неразумные дети и поддаваться ярости. Нам нужно серьезно все взвесить. Так что или молчи, или убирайся прочь.

Б’Дула стушевался. Вспомнил, как однажды царь победила его в поединке, и решил не испытывать ее терпение.

— Итак, — продолжила она. — Гуссу нарушил традиции и без предупреждения привел незнакомцев в самое сердце наших земель, это правда. Но в наказание за такое полагается не смерть, а изгнание.

Часть собравшихся закивала. Но те, кто был согласен с Б’Дулой, не шелохнулись. Семьюла, одна из старейшин Косонго, к тому же провидица, отпила из своей чаши.

— С вашего позволения, царь.

Царь Акуза кивнула. Семьюла встала. Годы согнули ее, кожа цветом напоминала землю после сильного ливня. Груди свисали до самого пояса, свидетельствуя о том, какую долгую жизнь она прожила и сколько новых жизней выкормила. Семьюла оперлась на посох с набалдашником из змеиной головы, и украшения ее — темно-алые, но чуть светлее крови — загремели.

— Смерть — неверный ответ, — мрачно выговорила она и отерла свободную руку о сидящую на бедрах зеленую юбку. — Но предчувствие подсказывает мне, что и отпускать их не следует. Голоса твердят, что мы оказались в безвыходной ситуации. Но решение стоит отложить до тех пор, пока не пройдет церемония Элевы и Козии. Так мы выгадаем несколько дней, чтобы все обдумать.

— Спасибо, мама Семьюла. Мне не дает покоя мысль, не должны ли мы предупредить Севтери, — поделилась царь. — Может, послать к ним гонца?

Все закивали.

— А где сейчас… гости? — спросила царь Акуза.

— Все еще в сторожевой хижине, мой царь, — ответила Семьюла.

Царь обернулась к Кетве.

— Их накормили?

— Нет, мой царь, — ответил тот.

— Что ж, не будем нарушать законы гостеприимства и накликать огонь на свои хижины. Отнесите им рыбы и бананов. И немного пальмового вина.

* * *

Козии взял накидку из шкуры леопарда, которого убил на последней охоте. Освежевав хищника, он тщательно вымыл шкуру в реке, потом высушил и долго мял под руководством своей матери Йенди, чтобы она стала мягкой и гладкой. Теперь он накинул ее на плечи и украсил павлиньими перьями. А украшения выбрал те, что сделала его искусная старшая сестра. Йенди обожала бирюзу и была очень внимательна к деталям. Жезл достался ему от отца, Тагунды, а тому в свое время — от деда. Предполагалось, что однажды и Козии сможет передать его своему первенцу.

Лицо он раскрасил красной глиной: провел линию вдоль лба — горизонт, поставил по две точки на каждой щеке — закат солнца и восход луны и сделал короткий вертикальный штрих на подбородке — основу. Такой макияж должен был подчеркнуть не только искренность его чувств, но и готовность защищать нареченного. Козии улыбнулся. Труднее всего оказалось убедить тетушек Элевы. Семь женщин — но единый могучий разум, неколебимый, как скала, и сияющий ярче, чем все небесные светила. И пускай Козии не бегал быстрее всех и в охотничьих навыках проигрывал многим другим членам племени. Зато он был отличным стратегом и сразу понял, что самое важное — это убедить тетушек, как выгодно им будет взять его в семью. К тому же никто из Косонго не мог больше похвастаться таким гордым юным сердцем. Никто не способен был на такую нежность. А тетушкам, уж конечно, хотелось, чтоб осмелившийся мечтать об их племяннике Элеве обладал этим качеством.

Деревня окрасилась в голубой. Соломенные крыши затянули тканью, окрашенной соком диких ягод. А вкруг главной площади разложили пучки лобелии. Тут собралась уже вся деревня, и все оделись в красное, кроме царя Акузы — той по статусу полагалось ярко-желтое облачение.

Красавчик Элева сидел на искусно расшитом ковре. По левую руку от Элевы восседала его мать, Даши, по правую — отец, Такумбо. С первого взгляда, разглядев в украшавшем ковер узоре вскинутые вверх копья, можно было подумать, что выткана там батальная сцена. Однако же, приглядевшись, человек понимал, что острия всех копий направлены влево — что символизирует защиту и почитание. За спинами копьеносцев виднелось огромное оранжевое солнце. Оно не вставало, но опускалось за горизонт. Вот что стражники охраняли, вот чему поклонялись. Элева опустил глаза и погладил ковер, надеясь, что копьеносцы передадут ему часть своей силы, подготовят к ответственности, которая вскоре ляжет на них с Козии.