Пророки

На губах ее играла легкая нежная улыбка. Глаза заверяли, что вопрос она задала просто из любопытства, а не потому, что стремилась узнать о врагах столько же, сколько о друзьях.

Сара покосилась на нее и вновь отвернулась в ту сторону, с которой вскоре должна была показаться Пуа.

— Я не ненавижу мужчин. Мне не нравится только, когда меня пытаются заставить о них думать. — Она покосилась на Мэгги и Эсси. — Но, как по мне, у меня есть полное право их ненавидеть. — Она обернулась навстречу утреннему солнцу, и лицо ее ожило, как умеет оживать только тьма, впитывая свет и творя с ним все, что ей вздумается. Сара уперлась рукой в бок. — Любить мне их не за что. Мне вообще до них дела нет. Живут себе и живут, как деревья или небо, пока их натура не начинает брать свое. Я о них и не думаю. — Она вздохнула. — Я и сюда-то пришла только потому, что Мэгги меня кликнула. А еще потому, что Эти Двое… не совсем мужчины. По крайней мере, один из них. Он, может, и вовсе нечто иное.

— Как масса Тимоти? — невольно вырвалось у Эсси.

— Ох, детка, — рассмеялась Сара.

Тетушка Би дернула плечами.

— Пожимай плечами сколько угодно. Однажды сама поймешь, — отбрила Сара.

— Ты забыла свой народ, — бросила Тетушка Би и пошла прочь от нее.

— Это ты обо мне или о себе? — сказала ей вслед Сара.

— Свою боль ощущать — это одно, чужую — дело другое, — неожиданно произнесла Мэгги, не сводя глаз с Самуэля и Исайи. — Особенно коль бескорыстно. Не за своих болеть, любовников там или детей, а за любого человека. Просто за то, что он дышит. Я раз видела, как заяц в силок угодил, а другой вокруг него так и вился. Будто и ему так же больно было. Уж если звери так могут, нешто мы — нет? Или, может, это они люди, а нас так по ошибке назвали?

— Тут я переборчива, — отозвалась Сара. — Не от всякого боль терпеть буду. Есть люди, которые вечно страдают. Прям-таки молятся на свои невзгоды. Без них вроде как и не понимают, кто они такие. Цепляются за боль, словно помрут, если ее у них отобрать. Не спорю, кое-кто хочет прекратить свои страдания. Но большинство? У них только от боли сердце и бьется. И им нужно, чтобы все слышали его стук.

— А про Этих Двоих что скажешь? — спросила Мэгги.

Сара посмотрела на Исайю с Самуэлем и нахмурилась.

— Не-е, эти такого не заслужили. — Она вздохнула и покачала головой. — Но не я виновата в их беде. Что-то я не видела, чтобы еще кто-то, кроме меня, прямо отказался лезть в эту чертову колымагу. Так что нечего на меня еще и это бремя взваливать. Мне своего хватает.

— В телегу ты, положим, не полезла, но и не подсобила им ничем. Так что хочешь ты того или нет, а часть ноши взять на себя все же придется, — возразила Эсси.

— Это ты так считаешь.

— Говорю, как есть.

— А вот тебя-то, Эсси, я как раз в кузове видела. С ребеночком на руках. Ты, может, глаза и закрыла, а я-то свои нет. Меня выпороть могли за отказ, а все одно я не послушалась. А ты чем рискнуть решилась, милая? Ну-ка скажи нам.

— Как у тебя только язык поворачивается такое говорить, Сара.

— Ты права, — вздохнула Сара. — Не желала я, чтобы до такого дошло. Потому и приходить не хотела.

— Да хватит уже воздух-то сотрясать. И без того дышать нечем, — вставила Тетушка Би.

— Я и говорю, не давите на меня! — отозвалась Сара.

— Делай как хочешь, а только все же будь осторожна, — обернулась к ней Мэгги. — Помни, что рубить начинают, еще не взяв в руки топор. Поначалу одним взглядом обходятся. Поняла, о чем я?

Сара хотела было ответить, но тут со стороны хлопкового поля показалась Пуа. Она миновала Большой Дом и прибавила шагу, направляясь к хлеву. Сара с улыбкой кивнула ей.

— Быстро ты, девочка.

Пуа улыбнулась в ответ и вошла в хлев. За ней двинулась и Сара. Девушка вручила Мэгги зеленый тючок.

— Сама сумку смастерила? — спросила Мэгги.

— Да, мэм.

— Ну и ну. Хорошо получилось. Отлично просто! — Мэгги взяла у нее тючок и оглядела его со всех сторон. — Все принесла?

— Да, мэм. Осталась только та штука, про которую ты говорила. Тысячежизник.

— Ха! Тысячелистник, лапушка. Пошли-ка со мной. Я тебе его покажу.

Мэгги повела Пуа в дальнюю часть хлева. Возле Исайи с Самуэлем они ненадолго остановились. Пуа убедилась, что Самуэль по-прежнему дышит и даже стонет негромко, и пошла дальше.

Мэгги провела ее мимо лошадиных стойл в самый дальний и темный угол. Здесь, в полумраке, ярко алел цветок тысячелистника.

— В жизни не видала, чтобы цветы росли в темноте, — сказала Пуа.

— Такое редко встретишь. А тысячелистник и вовсе в темноте не растет. А вот поди ж ты. Ступай-ка сорви его и отдай мне.

— Принеси петуха. Да не дергайся, я его вечером тубабам на ужин приготовлю.

Все женщины стали кругом возле Исайи с Самуэлем. Выражения у всех на лицах застыли разные, за каждой числился свой грех. За Мэгги — важность, за Эсси — скорбь, за Тетушкой Би — восторг, за Пуа — мечтательность, за Сарой — равнодушие. Мэгги заметила это и понадеялась, что ни одно из этих настроений не выстроит стену там, где полагается быть окну.

— Мы покидаем комнату, чтобы вы в нее вошли, — начала Мэгги.

— Ведь это к вам мы взываем, — подхватила Тетушка Би.