Проклятые

Всем умирающим я предлагаю расслабиться, не цепляться за жизнь и не исключать возможности переселения в ад. Да, это несправедливо, но только очень больные люди на терминальных стадиях заболеваний позволяют мне изводить их дурацкими вопросами в количестве тридцати-сорока штук, потому что уже устали от лечения. Им одиноко и страшно.

Эмили, девочка со СПИДом, сначала мне не верит. Не верит, что мы с ней ровесницы. Не верит, что я умерла. Эмили не посещает в школу с тех пор, как у нее отказала иммунная система, но, даже если она не сумеет окончить седьмой класс, ей уже безразлично. В ответ я говорю, что встречаюсь с Ривером Фениксом. И если она поторопится умереть… Ходят слухи, Хит Леджер сейчас свободен.

Разумеется, я ни с кем не встречаюсь. Ну, и как меня накажут за эту мелкую ложь? Отправят прямиком в ад? Ха! Удивительно, сколько уверенности в себе открывается в человеке, когда ему уже нечего терять.

Да, мое сердце должно обливаться кровью при одной только мысли, что где-то в Канаде умирает от СПИДа моя ровесница, совсем одна дома, потому что родители на работе, и она целыми днями смотрит телевизор и слабеет день ото дня, но Эмили, по крайней мере, еще жива. Только поэтому она на голову выше меня. Она даже как будто воспрянула духом, познакомившись с мертвой в моем лице.

Эмили, вся такая довольная собой, заявляет по телефону, что она не только еще жива, но и не собирается попадать в ад.

Я интересуюсь, как она мажет хлеб маслом: сразу весь ломтик или сначала ломает его на кусочки? Эмили ни разу не говорила «звонит» с ударением на первом слоге? Никогда не закрепляла отпоровшийся подол булавкой или клейкой лентой? Я знаю кучу народа, которого осудили на вечные муки в аду именно за подобные огрехи, так что Эмили лучше не торопиться считать невылупившихся цыплят. Бабетта утверждает, что, согласно статистике, в ад попадают сто процентов людей, умерших от СПИДа. Как и все абортированные младенцы. И жертвы ДТП, которых сбили пьяные водители.

Все утонувшие пассажиры «Титаника», богатые и бедные, тоже жарятся на адском огне. Все до единого. Повторюсь: это ад, здесь нет логики.

Эмили кашляет. Кашляет без остановки. Наконец она переводит дыхание и говорит, что вовсе не виновата, что ее заразили СПИДом. Кроме того, Эмили не собирается умирать еще очень и очень долго. Она снова кашляет, а потом начинает рыдать, шмыгая носом и захлебываясь слезами, самозабвенно, как плачут маленькие дети.

Да, это несправедливо, замечаю я. Но в голове кружится лишь одна восторженная мысль:

Ох, Сатана, ты только представь, у меня будет челка!

В наушниках слышится плач, а потом Эмили кричит:

– Ты мне врешь!

– Скоро сама убедишься.

Я говорю, чтобы она разыскала меня по прибытии. К тому времени я, наверное, стану миссис Ривер Феникс, но мы можем поспорить. На десять батончиков «Милки уэй». Я ставлю на то, что Эмили окажется здесь даже скорее, чем думает.

– Спроси у любого. Тебе подскажут, где меня найти. Меня зовут Мэдди Спенсер.

Я еще раз напоминаю ей, чтобы она постаралась умереть с десятью шоколадными батончиками в кармане, ведь нам надо будет разрешить наш спор. Десять батончиков! Стандартных размеров, не мини!

Да, я знаю, как звучит голос, когда человек говорит с недожеванной пищей во рту. Не так уж противно, вообще-то. Нет, меня совершенно не удивляет, что эта канадская девочка Эмили бросила трубку.

XVII

Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Есть у меня подозрение, что родители догадывались о моем тайном плане соблазнить Горана. Этой ночью, пока их обоих не будет в отеле, я собиралась признаться ему в любви так же пылко, как Скарлетт О'Хара набросилась на Эшли Уилкса в библиотеке его поместья «Двенадцать дубов».

До начала церемонии награждения остаются считаные часы, а родители все еще выбирают, какую ленточку для политической декларации нацепить на себя. Розовую – против рака груди. Желтую – за возвращение солдат домой. Зеленую – против глобального потепления. Правда, мамино платье, когда его привезли, оказалось оранжевым, а не малиновым, так что символ борьбы с изменением климата не подходит по цвету. Мама встает перед зеркалом и прикладывает к лифу платья красную ленточку.

– А что, сейчас еще кто-то болеет СПИДом? – спрашивает она, изучая свое отражение. – Вы только не смейтесь, но это такая древность… как в девятьсот восемьдесят девятом.

Мы втроем – мама, папа и я – сидим в гостиничном номере, пережидаем затишье между нашествием армии стилистов и посадкой в «приус».

– Мэдди, – произносит папа. Он держит в руке пару золотых запонок.

Я подхожу ближе к нему и подставляю ладонь.