Проклятые

Папа роняет на нее запонки. Потом поправляет манжеты и протягивает мне руки запястьями вверх, чтобы я вставила и застегнула ему запонки. Они совсем крошечные, с малахитом. Прощальный подарок продюсера в честь окончания съемок последнего маминого фильма.

Папа спрашивает:

– Мэдди, ты знаешь, откуда берутся дети?

Теоретически, да. Я в курсе всей этой унылой бодяги о яйцеклетке и сперматозоидах и древних сказочек, что младенцев находят в капусте, или что их приносит аист, но, желая разрядить обстановку и избавиться от неловкости, отвечаю:

– Дети? Мамочка, папочка… – Я делаю большие глаза и трясу головой, словно мне неприятно об этом думать. – Разве их не раздает директор по кастингу?

Папа сгибает руку, оттягивает манжету, смотрит на часы, а потом на маму. И слабо улыбается.

Мама роняет на кресло вечернюю сумочку и тяжело вздыхает. Усевшись в кресло, она похлопывает себя по коленям, чтобы я приблизилась к ней.

Папа тоже подходит и садится на подлокотник. Вместе они являют собою живой образец элегантности и красоты. Папа в смокинге, мама в вечернем платье. Каждый волосок на своем месте. Прямо-таки идеальные модели для парного снимка. Естественно, я не могу удержаться и не нарушить их дзен.

Я послушно подхожу к ним и сажусь на восточный ковер около маминых ног. Я уже надела твидовую юбку-шорты, розовую блузку и школьную кофту для предстоящего свидания с Гораном. Я смотрю на родителей глазами бесхитростного терьера. Широко распахнутыми глазами персонажа японского аниме.

– В общем, когда мужчина очень-очень любит женщину… – произносит папа.

Мама берет с сиденья вечернюю сумочку, открывает ее, щелкнув застежкой, и достает пузырек с таблетками.

– Примешь ксанакс, Мэдди?

Я качаю головой. Нет.

Безупречно наманикюренными пальцами, нарочито актерствуя, словно на камеру, мама открывает пузырек и вытряхивает себе на ладонь две таблетки. Папа, сидящий на подлокотнике кресла, протягивает руку. Вместо того чтобы дать ему одну таблетку из двух, что лежат у нее на ладони, она вытряхивает ему в руку еще две таблетки. Они оба закидывают ксанакс себе в рот и глотают, не запивая.

– Так вот, – продолжает папа, – когда мужчина очень-очень любит женщину…

– Или, – говорит мама, быстро взглянув на него, – когда мужчина любит мужчину или женщина любит женщину.

Она по-прежнему вертит в руке плотную красную ленточку.

Папа кивает.

– Твоя мама права. Или когда мужчина любит двух или трех женщин за кулисами после большого рок-концерта…

– Или – когда целая камера заключенных в мужской тюрьме очень-очень любит новенького сокамерника…

– Или, – перебивает ее папа, – когда банда байкеров, промышляющая метамфетамином на юго-западе США, очень-очень любит всем скопом одну пьяную девчонку…

Да, я знаю, что их ждет машина. «Приус». Какой-нибудь несчастный, замотанный координатор мероприятия уже наверняка переставляет в своем расписании время их прибытия. Но, несмотря на все эти стресс-факторы, я все равно морщу свой детский лобик, изображая растерянность. Мама с папой, обколотые ботоксом, могут лишь позавидовать моей выразительной мимике. Я смотрю то на нее, то на него, и вижу, как их глаза стекленеют от ксанакса.

Мама поднимает голову и, обернувшись через плечо, встречается взглядом с папой.

Он долго молчит, а потом говорит:

– Да ну, на хрен.

Папа сует руку во внутренний карман смокинга и вынимает крошечный наладонный планшет. Садится на корточки рядом со мной и держит планшет у меня перед носом. Откинув крышку, он нажимает Ctrl+Alt+P, чтобы вывести на экран панораму нашего домашнего кинозала в Праге. Папа переключает масштаб, пока широкоэкранный телевизор не заполняет весь дисплей планшета, потом нажимает Ctrl+Alt+L и прокручивает список фильмов. Остановившись на нужном фильме, он нажимает на «Пуск», и на экране возникает какой-то невероятный клубок из человеческих рук и ног, болтающихся безволосых мошонок и трепещущих силиконовых грудей.

Да, может быть, я еще целка и к тому же – мертвая целка, почерпнувшая информацию о плотских утехах из смутных метафор в романах Барбары Картленд, но умею отличить поддельные сиськи от настоящих.

Операторская работа – полный отстой. От двух до двадцати мужчин и женщин сцепились друг с другом, лихорадочно проникая во все имеющиеся отверстия всеми доступными пальцами, фаллосами и языками. Человеческие тела чуть ли не целиком исчезают в других телах. Свет отвратительный, а звук, очевидно, накладывали недоучки-любители, явно не состоявшие в профсоюзе. Никакого сценария нет и в помине. Это даже не сексуальная оргия, а какие-то корчи еще не совсем мертвых, но уже частично разложившихся обитателей братской могилы.

Мама улыбается, кивает на экран планшета и говорит:

– Понимаешь, Мэдди? Вот откуда берутся дети.

– И герпес, – добавляет папа.

– Антонио, – восклицает она, – давай не будем!

Мама опять обращается ко мне:

– Малышка, ты точно не хочешь ксанакса?