Проклятые

Канадская девочка со СПИДом подсказывает:

– Эмили.

Компьютер «спрашивает»:

– Вы согласны оплатить входящий вызов?

Я говорю: Да.

По телефону Эмили объясняет:

– Я звоню лишь потому, что у меня жутко срочное дело! Родители хотят, чтобы я пошла к новому психотерапевту. Как думаешь, надо идти?

Я качаю головой:

– Ни в коем случае.

Бабетта хватает меня за шею, ее белые ногти впиваются мне в кожу, пока я не прекращаю вертеться.

– И не давай им пичкать тебя ксанаксом, – советую я.

По моему личному опыту, нет ничего хуже, чем излить душу какому-нибудь психотерапевту, умеющему разговорить кого угодно, и только потом сообразить, что этот так называемый профессионал тупой, как бревно, и ты только что вывалила все свои сокровенные тайны какому-то недоумку, который ходит в разных носках, в одном коричневом и одном синем. Или налепил на задний бампер своего дизельного «Хаммера H3T» наклейку «Земля превыше всего!» Или ковырялся в носу у тебя на глазах. Твой драгоценный наперсник, который должен был выправить твою исковерканную психику, а теперь хранит твои самые темные секреты, оказался обычным придурком с дипломом магистра. Желая сменить тему, я спрашиваю у Эмили, как она заразилась СПИДом.

– А как ты думаешь? – усмехается она. – От своего предыдущего психотерапевта.

– Он хотя бы был симпатичным?

Я прямо вижу, как Эмили пожимает плечами:

– Вполне симпатичным для недорогого психотерапевта.

Я наматываю на палец прядку волос, подтягиваю ко рту, грызу кончики и спрашиваю у Эмили об ощущениях человека, больного СПИДом.

Я прямо вижу, как она закатывает глаза.

– Это как быть канадкой, – отвечает она. – Со временем привыкаешь.

Я старательно делаю вид, будто ее слова произвели на меня впечатление:

– Ого! Наверное, человек привыкает почти ко всему.

Просто для поддержания разговора интересуюсь, начались ли у нее месячные.

– Конечно, – отвечает Эмили. – Но при такой вирусной нагрузке месячные – это не праздник, что ты стала женщиной, а как бы – разлив в трусах биологически опасных ядовитых отходов.

Я сама не замечаю, что продолжаю грызть волосы. Бабетта шлепает меня по руке, машет у меня перед носом маникюрными ножничками и хмурится.

Эмили продолжает:

– Вот умру и тогда уже буду встречаться с парнями. У Кори Хэйма есть девушка?

Я отвечаю не сразу, потому что именно в эту минуту мимо моего стола проходит толпа новобранцев, только что прибывших в ад. Целая куча людей, еще окончательно не осознавших, что они мертвы. У многих на шее висят гирлянды из шелковых цветов. У тех, чьи глаза не закрыты темными очками, взгляды ошеломленные и встревоженные. Их количество сравнимо с численностью населения какой-нибудь не очень большой страны. Обычно это означает, что на земле произошло нечто страшное.

По телефону я спрашиваю у Эмили, не случилось ли где катастрофы. Сильное землетрясение? Цунами? Ядерный взрыв? Может быть, где-то прорвало плотину? Большинство испуганных новичков в ярких гавайских рубашках, у многих на шее – фотоаппараты. Судя по состоянию их кожи, они обгорели на солнце. Переносицы намазаны белой мазью с оксидом цинка.

– Трагедия на большом круизном лайнере, – сообщает Эмили. – Вроде как сотни туристов наелись тухлых омаров и умерли от пищевого отравления. А почему ты спросила?

– Просто так.

В толпе мелькает знакомое лицо. Мальчишеское лицо. Глаза сердито сверкают из-под насупленных бровей. Волосы такие густые, что их не берет никакая расческа.

У меня в ухе Эмили спрашивает:

– Как ты умерла?

– Обкурилась марихуаны, – отвечаю я, по-прежнему не сводя глаз со знакомого лица вдалеке. – Но я не очень уверена. По такой-то укурке.

Рядом со мной Арчер кадрит умирающих чирлидерш. Леонард ставит мат какому-то живому ботану. Паттерсон расспрашивает кого-то на земле, нормально ли в этом сезоне играют «Рейдеры».

– Никто не умирает от марихуаны, – замечает Эмили. Ухватившись за эту тему, она говорит: – Что последнее ты помнишь из жизни?

Я отвечаю, что не знаю.

Мальчик в толпе вновь прибывших проклятых душ оборачивается в мою сторону. Наши взгляды встречаются. Ах, этот наморщенный лоб. Ах, эти губы, кривящиеся в хитклиффской усмешке.

– Но что именно тебя убило? – спрашивает Эмили.

Я говорю, что не знаю.

Мальчик вдалеке отворачивается и идет прочь, пробиваясь сквозь толпу отравленных туристов.

Я встаю, забыв про провод от гарнитуры, что привязывает меня к рабочему месту. Резко надавив мне на плечо, Бабетта усаживает меня обратно на стул и продолжает подстригать меня.

– Но хотя бы что-нибудь ты помнишь? – настаивает Эмили.

Горана, говорю я. Помню, как смотрела телевизор, лежа на ковре на животе и опираясь на локти, рядом с Гораном. На ковре вокруг нас стояли подносы с недоеденными луковыми кольцами и чизбургерами. На телеэкране появилась моя мама. Она приколола к платью розовую ленточку против рака груди и, когда стихли аплодисменты, произнесла:

– Сегодня особенный вечер, во многих смыслах. Именно в этот день, восемь лет назад, родилась моя ненаглядная дочь…

Помню, как я разозлилась, лежа в гостиничном номере на ковре рядом с остывшей едой и Гораном.