Отец Скорика, Соломон Львович, был ученым, одним из крупнейших специалистов в мировой оптике. Работал он на военное ведомство, усовершенствуя прицелы пулеметов и зенитных орудий. Мать, Анна Игнатьевна, занималась воспитанием сына, направляя Леву на ниву просвещения. Он учился на втором курсе университета, на филфаке, когда пришли двое военных и увели папу. Анна Игнатьевна думала, что он через день-другой вернется, так уже бывало, но скоро исчезла из дома и мама, потом потянули в контору и Леву. Там ему показали записку матери, где она сообщала, что оба они с отцом преступники, враги народа и ему следует – мать дважды подчеркнула это слово – отречься от них и взять себе другую фамилию: «Бог даст тебе лучшей доли, Левочка. Будь достойным человеком. Пусть тебя не мучает совесть. Ты не предатель». Комнатный мальчик, выросший в достатке, он совсем потерял голову и подписал отречение. Отца его быстренько расстреляли, мать, скорей всего, тоже расстреляли или так упрятали, что не скоро найдешь. А через полгода сместили одного наркома, назначили другого. Леву вызвали в ту же контору, объяснили, что произошла роковая ошибка, мол, в НКВД просочились враги народа, но они понесли суровое наказание за совершенную акцию против его отца. Затем быстренько извинились, сказали, что он может вернуть себе прежнюю фамилию и поступать куда угодно, желательно, однако, в военное училище особого свойства, где так нужны умные парни. Что же касается матери, то будут приложены все силы, чтобы вернуть ее домой. До сих пор, однако, так и не нашли.
Скорик. Но чувствую, чувствую, что она живая и где-то совсем недалеко! Она где-то здесь, здесь, в Сибири где-то…
Щусь. У меня тоже тетка была…
Скорик. Из монашек. Знаю я, все знаю.
Щусь. Ну раз все знаешь, скажи, жива она или нет?
Скорик. Вот этого как раз не знаю. Но, думаю, не жива. Из тех краев не возвращаются.
Щусь. Но она святая.
Скорик. Места-то окаянные. Ну, если тебе так хочется, думай, что жива. А я вот все про маму… И пока я ее не найду… Слушай, больше водки нет?
Щусь. Нет. Но могу достать.
Щусь выскочил на улицу, решил, что ради одной поллитровки тревожить людей не стоит, занял две. Они со Скориком постепенно обе бутылки прикончили и по-братски обнявшись, спали на единственной койке.