Прокляты и убиты

На следующий день обнаружилось: ушли куда-то братья Снегиревы. На поверке перед отбоем еще были, а утром в казарме их не оказалось. Щусь со Шпатором подумали и решили никому пока не заявлять о пропаже, может, пошакалят где братья, нажрутся да и явятся в роту. Но ни на второй день, ни на третий Снегиревы не появились. Их искали на вокзалах, в поездах, на пристанях, в родное село сделали запрос – нигде нету братьев. Снегиревых объявили дезертирами. На четвертый день после объявления братья сами появились в казарме, радостные, с полнущими сидорами и давай угощать сослуживцев: «Ешьте, ешьте! Мамка много надавала, всех велела угостить! Кого, говорит, мне кормить-то, одна-одинешенька здесь бобылю». В особом отделе у Скорика радость братьев слегка поутихла.

Скорик. Как зовут?

Сергей. Серегой, в честь тятькиного деда.

Еремей. А меня Еремей, в честь мамкиного деда. Я старшой. У меня именины по святцам в ноябре были, а у Сереги только в марте будут.

Скорик. Откуда святцы-то знаете?

Сергей. А все мамка. Она у нас веровающая опять стала. Война, говорит, така, что на одного Бога надежда.

Скорик. А вы-то как?

Еремей. Ну, а мы че? Когда мамка заставит, крестимся, а так-то мы неверовающие совецкие учащие. Бога нет, царя не надо, мы на кочке проживем! Хх-хы!

Скорик. Господи… Где были?

Еремей. Так дома! А че такого? Мы ж пришли… Сходили… и вот, пришли…

Сергей. А че, вам попало из-за нас?

Скорик. Но в сельсовет был сделан запрос.

Еремей. А, был, был! Председатель Перемогин тук-тук-тук деревяшкой на крыльце, мамка нас на полати загнала, сверху решетьем да гумажьем забросала.

Скорик. Чем?

Сергей. Ну, гумажьем! Ну, это так у нас называется всякое рванье, клубки с тряпицами, веретешки с нитками, куделя…

Еремей. Председатель Перемогин спрашивает у мамки: «Где твои ребята?» – «А служат где-то, бою учатся, скоро уж на позиции имя», а мы еле держимся, чтоб не прыснуть.

Скорик. Почему сразу не вернулись?

Сергей. Так мамка…

Еремей. Мамка не отпускала. День сюда, день туда, говорит, че такого?

Скорик. О, Господи… Пишите. Вот вам бумага, вот ручка, пишите. И Бог вам в помощь.

Братья начали добросовестно писать.

Еремей. Че тут особенного? Вот бестолковый! Пиши: мамка, Леокадия Саввишна, прислала письмо с сообчением, отелилась корова…

Скорик глядел в окно, соображая, как защитить братьев этих, и понимал, что все равно исход будет один. И не только братья – отец пострадает на фронте, если жив еще, мать, как пособница и подстрекательница, пострадает непременно, дело для нее кончится тюрьмой или ссылкой в Нарымские места.

Еремей. Все, товарищ капитан. Написали мы. Уработались. Аж спотели! Непривышные мы к бумажной-то работе, нам бы вилы, лопаты да коня.

Скорик. Хорошо. Распишитесь вот здесь.

Он посмотрел на бумаги, хотел было исправить ошибки, но не стал, может, поймут, что совсем несмышленыши писали, убрал бумаги в конверт, надписал адрес и вдруг схватил через стол братьев Снегиревых, стиснул их головы, тыкался в их лица своим лицом.

Скорик. Что же вы наделали, Снегири?! Ах, братья, братья! Ах, Снегири, Снегири! Ах…