Происхождение всех вещей

Тем временем вокруг «Белых акров» вырос город. Там, где прежде стояли лишь тихие фермы, раскинулись шумные кварталы, пустили омнибусы и почтово-пассажирские пароходы, построили каналы, железнодорожные пути, мощеные дороги и шлагбаумы. С 1792 года — с тех пор, как Генри Уиттакер прибыл в Америку, — население страны удвоилось. Во всех направлениях бежали поезда, расплевывая вокруг горячий пепел и угли. Священники и моралисты всех мастей опасались, что вибрации и тряска подобных скоростных путешествий подтолкнут впечатлительных женщин к сексуальному распутству и безумию страстей. Поэты воспевали природу, в то время как природа исчезала на их глазах. В Филадельфии теперь было около дюжины миллионеров, а раньше был один лишь Генри Уиттакер. Все это было новым. Но холера, желтая лихорадка, дифтерия и пневмония не делись никуда. И фармацевтический бизнес оставался на плаву.

После смерти Беатрикс Генри так и не женился; он вообще не проявлял никакого интереса к брачным делам, ему не нужна была жена, ведь у него была Альма. Альма хорошо заботилась о Генри, и иногда, примерно раз в год, он даже хвалил ее за это. За много лет она научилась как можно лучше организовывать собственную жизнь с учетом отцовских капризов и требований. Как правило, его общество было ей приятно (она нежно любила его и ничего не могла с этим поделать), хоть она и понимала, что каждый час, проведенный в компании отца, отнимает у нее время, которое можно было бы потратить на изучение мхов. Генри принадлежали ее дни и вечера, но утро она оставила себе и своей работе. С возрастом ему становилось все сложнее раскачиваться по утрам, и потому эта схема работала. Иногда он по-прежнему желал видеть в «Белых акрах» гостей, чтобы те его развлекали, но теперь это случалось все реже. Нынче гости бывали у них раза четыре в год, а не четыре раза в неделю, как прежде.

Разумеется, Генри остался таким же капризным и невыносимым. В неурочный час Альму все еще могла разбудить Ханнеке де Гроот, которая, кажется, вообще не старела, со словами: «Отец зовет тебя, дитя». Тогда Альма вставала, запахивала теплый халат и шла в кабинет отца. Там она находила Генри, раздраженного, мучившегося бессоницей; он шелестел ворохами бумаг и требовал глоток джина и дружескую партию в нарды — в три часа ночи. Альма покорялась ему без лишних слов, зная, что назавтра он будет чувствовать себя усталым и у нее появится больше времени для своих трудов.

«Я когда-нибудь рассказывал тебе про Цейлон?» — спрашивал он, и она позволяла ему говорить, пока он не засыпал. Порой и она засыпала под звуки его голоса. Наступал рассвет, освещавший своими лучами старика и его беловолосую дочь, уснувших прямо в креслах, не успев закончить партию в нарды. Потом Альма поднималась и прибиралась в комнате. Звала Ханнеке и дворецкого, чтобы те помогли отвести отца в постель. И бежала завтракать, а после шла или в кабинет в каретном флигеле, или к своей россыпи замшелых валунов, где снова могла сосредоточиться на своей работе.

Так продолжалось уже более двадцати пяти лет. И она думала, так будет всегда. Жизнь Альмы Уиттакер не была несчастной. Ничуть.

* * *

Другим, однако, повезло меньше.

Скажем, старый друг Альмы, Джордж Хоукс, издатель трудов по ботанике, не обрел счастья в своем браке с Реттой Сноу. Не была счастлива и Ретта. Альма знала об этом, но это ее не утешало и не радовало. Другая на ее месте злорадствовала бы, упиваясь своего рода мрачной местью за свое разбитое сердце, но Альма была не из тех, кому приносят удовлетворение чужие страдания. Более того, она больше не любила Джорджа Хоукса (этот огонь погас уже много лет назад), но лишь жалела. Он был доброй душой и всегда оставался ей верным другом, но редко кому так не везло с выбором спутницы жизни.

Поначалу казалось, что взбалмошная и неугомонная невеста Джорджа Хоукса внушает ему лишь оторопь, но со временем Ретта стала все более открыто его раздражать. В первые годы после свадьбы Джордж и Ретта иногда ужинали в «Белых акрах», но вскоре Альма стала замечать, что Джордж мрачнеет и съеживается, стоит Ретте заговорить, как будто заранее боится того, что она скажет. Наконец он вовсе перестал открывать рот за столом — казалось, надеялся, что тогда и его жена умолкнет. Но если он этого добивался, его маневр не срабатывал. Рядом с тихоней мужем Ретта все больше начинала нервничать и оттого болтала еще более неутомимо, а это, в свою очередь, повергало ее супруга в еще более решительное молчание.