Преступление, искупление и Голливуд

– Ты убила моего сына? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Я любила его.

Тут она начала плакать и сквозь слезы прошептала:

– Он был моим единственным другом.

Это меня и сломало. То, как она это сказала, стало для меня неожиданным ударом. Наверное, причиной тому – моя безграничная любовь к сыну. Я так сильно его люблю, что иногда кажется, что он – мое сердце.

Сцена была слишком реалистична. Слезы рекой потекли у меня из глаз. До съемок я планировал заплакать, как Джон Уэйн, но в итоге разревелся, как Ширли Темпл. Я вспомнил каждую смерть, которую видел, одиночку «Соледада», ожидание страшного суда. Вспомнил смерть моей биологической мамы, отца, дяди Гилберта и матери. Вспомнил всех женщин, с которыми так хреново обращался, отношения, которые разрушил эгоизмом и неверностью, страх за своих детей. На меня навалились все те моменты, которые я должен был оплакать раньше, но не смог…

Первую половину своей жизни я преодолел благодаря правилам, которые мне вдолбил дядя Гилберт. После отсидки в «Соледаде» я начал следовать новому кодексу. Я уже много лет был чист и трезв и помогал слезать с зависимостей другим. Но во мне еще оставалась какая-то маленькая часть, с которой я упорно избегал иметь дело. В итоге мне все же пришлось с ней столкнуться.

Все случилось, когда мы с Гилбертом возвращались домой после работы и начали спорить. Я не помню, по какому именно поводу мы ругались, но дело стало пахнуть керосином. Гилберт сказал, что мой взгляд на мир и отношение к людям, к женщинам, мое желание быть добытчиком и помогать всем – все это уходит корнями в токсичную маскулинность, в которой я был воспитан.

– Можешь думать, что ты не такой, как мужики, которые тебя воспитывали, но от этого все равно никуда не денешься.

Я так разозлился, что тут же позвонил Доналу Логу.

– Гилберт, как ты назвал окружение, в котором я вырос?

– Токсичная маскулинность.

– Донал, что это еще за хрень – токсичная маскулинность? Гилберт говорит, что меня в ней воспитали!

Донал объяснил, что есть понятие ошибочной мужественности, которая отравляет мужчин и мешает им строить нормальные отношения с людьми. Потом он утешил меня и сказал, что от навязанных моделей поведения можно избавиться.

Они оба оказались правы. Мне было шестьдесят шесть, и только в этом возрасте я начал понимать, что мной управляло. Как бы сильно я ни ненавидел то, какими были мой отец и дяди, их мужественность и их придирчивость, – я был таким же, как и они: неверным мужем, жестоким по отношению к другим мужчинам и обозленным. Я понимал, что добился успеха в других сферах: не пил и не употреблял, помогал людям всем, чем мог, был любящим отцом, который не боялся выражать чувства по отношению к своим детям. Но где-то глубоко внутри я все равно боялся показаться уязвимым, слабым и поломанным, а потому и прикрывался яростью и контролем.

В тюремном дворе я внушал страх окружающим, но моим собственным страхом оказались мои же собственные эмоции. Меня так долго учили скрывать их, что я боялся открыть эту запертую дверь. Я не был уверен, что смогу снова ее закрыть. Но когда она все-таки открылась, я испытал и боль, и страх, и воодушевление, и покой.

Неделю спустя мы закончили съемки «От сына». После последнего дубля мы с Гилбертом обнялись. Я поблагодарил его за то, что он помог вытащить из моей души то, что было похоронено там слишком долго. На съемках мы сблизились, как никогда. Я очень им гордился. Как отец и артист, я ценил то, что Гилберт помог нам вместе изучить тот ад, через который мы оба прошли. Вместе, как отец и сын, как бывшие наркоманы, мы создали историю, которая поможет людям в похожей ситуации.

Гилберт научил меня многому. Я своими глазами наблюдал, как из милого пятилетки он превращается в наркомана-манипулятора, а потом становится блестящим режиссером. Его путь был кривым, но красивым. Я получал колоссальное удовольствие, глядя, как он развивается.

По окончании съемок я получил гуманитарную премию в Хайленд-Парке. На церемонию мы явились в составе процессии лоурайдеров[60]. Люди, которых я любил больше всего на свете, были со мной: Марио, Глория, Майки, Мари, Гилберт и малыш Дэнни. К сожалению, Даниэлла к тому моменту уже вернулась в Огайо, но она была с нами мысленно. Я ехал в одной машине с Чабби Эрнандесом, старым другом, который чинит все мои тачки. Отец Чабби, Кино, работал механиком в моем родном районе в Пакоиме в 50—60-е годы. Тогда все соседи доверяли тачки только ему, а теперь его сын оказывает мне те же услуги.

Награду в тот вечер мне вручила моя бывшая жена Джоанн. Она выглядела прекрасно. Она представила меня и сказала, что я научил ее заботиться о людях. Я был ошеломлен. Я так много пережил с этой женщиной. Чем бы я ни занимался, наш дом всегда был открыт для бездомных, слезающих с иглы, нуждающихся в помощи, еде и поддержке. Я гордился ею. Она оставалась чистой с 70-х годов. Когда она представила меня, я обратился к аудитории:

– Черт, и как я позволил ей ускользнуть от меня!