Преступление, искупление и Голливуд

Фильм вышел дурацким, но веселым. Люди часто спрашивают, не бесят ли меня съемки во второсортных фильмах. Нет, меня это не бесит. Мое участие в любом проекте означает, что рабочим на площадке платят, а значит, они могут обеспечивать свои семьи. К тому же для меня кино – это огромная ценность сама по себе. Я встречаюсь с новыми людьми, общаюсь на интересные темы, жизнь на съемках течет своим чередом, и это прекрасно.

Я люблю работать с уже знакомыми людьми – думаю, потому что они знают меня как работягу и сами выкладываются на полную. Я берусь только за одну роль за раз, отдаю ей все свое внимание, вкладываю все силы и не раскачиваю лодку. Многих людей на площадке захлестывает ощущение собственной важности. Даже таких можно исправить – я занимался подобным полжизни. Но если эгоизм – единственное, что удовлетворяет человека, его не спасти от самого себя. Многие не ценят, что имеют, и всегда думают о том, чего им не хватает.

Ситуация с рассадкой в самолете стала проверкой моего собственного эго. Эдди Банкер как-то выразил это лучше всех:

– Дэнни, целый мир может видеть тебя кинозвездой, но не ты сам.

Глава 20. Партия пятерых, 1988

Вернувшись с Гавайев, я предложил Мэйв переехать ко мне, но она сказала, что в таком случае и малыш Дэнни должен жить с нами. Для этого нам пришлось бы забрать сына от Нянечки и наверняка разбить ей сердце. Я не представлял, как сжечь этот мост. А потом Нянечка упала, сломала бедро и скончалась в больнице. Вселенная все решила за меня. Малыш Дэнни в те выходные как раз был у меня, так что я позвонил Мэйв:

– Собирай вещи. Малыш Дэнни будет жить с нами.

На похоронах малыш Дэнни не отходил от меня ни на шаг. Боль от первой потери в жизни ошеломила его. Он был слишком мал для таких жизненных уроков. Он держался нас с Мэйв и хотел уйти как можно скорее. По дороге домой он сказал мне:

– Папочка, я рад, что ты был там. Я больше не хочу на такое ходить.

В ночь, когда у Мэйв отошли воды, я мучился с жуткой мигренью и блевал в ванной. Когда я наконец вышел, Мэйв уже позвонила подруге, и та отвезла ее в больницу. Хотелось бы мне отмотать время назад, но это невозможно, так что я простил себя за то, что пропустил появление своего ребенка на свет.

Когда мы с малышом Дэнни приехали в роддом, Мэйв вышла к нам с моим вторым сыном на руках. Он был завернут в одеяльце. Как и малыш Дэнни, он оказался самым милым созданием, которое я когда-либо видел. Ребенок, которого я так не хотел, тут же растопил мое сердце. Мы назвали его Гилбертом в честь моего дяди, Мэйв сама это предложила. Она знала, как много он для меня значил.

Мы стали превращать нашу скромную квартирку в настоящий дом. Я сам смастерил колыбельку для Гилберта. Сыновья жили в одной комнате, и старший обожал младшего.

Все складывалось так удачно, что мы не стали снижать планку и двигались дальше. Впервые в жизни я посвятил себя роли отца и надежного партнера. Мэйв умудрялась совмещать заботу о детях с обучением в колледже Санта-Моники. Она поддерживала меня на актерском поприще, но все равно иногда переживала и говорила, что кому-то из нас нужна «настоящая работа», чтобы прокормить такое количество ртов в семье. К тому же на подходе оказался еще один.

Спустя двадцать семь месяцев после рождения Гилберта Мэйв отправилась в роддом за нашей дочерью Даниэллой. Как и в случае с Гилбертом, в день родов я слег с головной болью. Мигрени были настоящими, я не притворялся. Но в этот раз Мэйв настояла на том, чтобы в больницу ее отвез я.

– Да мне плевать, что ты умираешь, – фыркнула она. – Вперед и с песней.

Когда мы подъехали к роддому, она сказала:

– Просто высади меня здесь.

– Не говори глупостей, – я припарковался и проводил ее внутрь. Я еще сомневался, стоит ли мне заходить в родзал, но тут у Мэйв усилились схватки, врачи притащили лампу прямо в палату, и начались роды.

В какой-то момент Мэйв стало настолько больно, что она закричала:

– О, Господи! О, Боже!

– Лучше кричи: «О, Дэнни!», это все-таки моих рук дело, – отшутился я.

– Мудак! – огрызнулась она.

Помню, как на свет показалась головка Даниэллы. Я посмотрел на часы – хотел запомнить этот момент до конца своей жизни. Взяв эту хрупкую девочку на руки, я словно начал новую жизнь. Я был с ней с момента ее первого вдоха. Я до самой смерти буду благодарить Бога за возможность испытать подобные ощущения. Врач бережно передал мне Даниэллу, и я сразу дал ей первое обещание:

– Никто и никогда тебя не обидит.

Когда врач предложил мне обрезать пуповину, я не смог. Я только что пообещал дочери, что никто не причинит ей вреда.

– Не волнуйтесь, мистер Трехо, она ничего не почувствует.

– Я почувствую.

Я не шутил. Впервые я присутствовал при рождении одного из своих детей, и у нас с Даниэллой сразу установилась такая крепкая связь, что я физически не мог перерезать пуповину.

Вмешалась Мэйв и попросила врача сделать это самостоятельно. Даниэлла вскинула ручонки и заплакала.

– Я же попросил не делать ей больно, землячок.

Врач только улыбнулся. Думаю, «землячком» его еще никто не называл.