Преступление, искупление и Голливуд

Любой человек, говорящий подросткам, что делать – будь то учитель, родители, коп, судья, – вызывает у них чувство отвращения. Но мои советы они слушали во все уши, потому что я был стреляным воробьем, тем, кто знал тюремную систему изнутри.

После встречи они столпились вокруг меня, как стадо вокруг пастуха. Когда мы ушли, Фрэнк сказал:

– Слушай, Дэнни, эти дети в восторге от твоих татушек. Только не зазнавайся, это не делает тебя мессией.

Он был прав, я действительно мог им помочь. Мы с ними были похожи, мы все любили кататься по Ван-Нэйсу и Вентуре, выпивать, драться и ширяться героином. Но если они упустят шанс на исправление, их жизни покатятся под откос. Я дал им представление о жизни в тюрьме и рассказал обо всем без утайки. Я никогда ничего не приукрашивал и не обманывал их, просто говорил правду, хотя картинка вырисовывалась не самая приятная.

– В тюрьме, – говорил я им, – вы станете либо девкой, либо убийцей. Но не все так просто. Парни из гетто, такие как я, легко превращаются в убийц, но вы выросли в Реседе и явно не захотите становиться ни тем, ни другим. Сможете смириться с тем, что в тюрьме выбора у вас не будет?

Я повторил им слова, которые жили во мне с того момента, как я ввалился на собрание «Нам не все равно» в 1959 году.

– Если вы продолжите в том же духе, вас ждет либо тюрьма, либо психушка, либо могила.

Психушка, кстати, была особенно актуальным заведением в 1969 году. Молодежь в то время активно долбила кислоту, которая выжигала им мозги. Наркотики сильно изменились со времен моей молодости.

Мой тюремный опыт значил многое для тех пацанов. Они воспринимали мои слова всерьез. Я начал понимать, что даже ужасный опыт может оказаться полезным – надо только поделиться им с другими, показать своим примером, что он не помешает исправиться, если ты действительно этого хочешь.

В ИШМ Джонни как-то сказал мне:

– Дэнни, почему бы тебе не передохнуть и не вылезти из этого хомячьего колеса, куда ты сам себя загнал?

Тогда я не понял, что он имеет в виду, но чертовски надеялся, что сам смогу донести эту мысль до пацанов.

У нас с Фрэнком было много дел. Мы работали, посещали собрания АА, собирали еду для продовольственного банка, развозили носки и термобелье для бездомных. Впервые мне было приятно отдавать, а не забирать.

Однажды к Карлисси завалился дядя Гилберт. Он с неделю как вышел из «Фолсома», и я знал, что он рано или поздно зайдет повидаться. К дому он подъехал на черном «линкольне», на голове – черная шляпа-федора, на нем самом – длинное черное пальто, шелковая рубашка и черные штаны-болеро. Его ботинки стоили не меньше четырех сотен. Гилберт всегда одевался с шиком, как кинозвезда.

Я вышел ему навстречу с заднего двора в заляпанном грязью комбинезоне, похожий на замученного вьетконговца.

Гилберт с жалостью окинул меня взглядом.

– Дэнни, ты чего творишь?

– Работаю.

– Здесь? Жалкие гроши. Давай работать вместе, как в старые добрые времена.

Он выложил на стойку пятьдесят граммов героина и тысячу баксов наличными.

Старые добрые времена.

Гилберт был моим кумиром с самого детства, моим примером, и я во всем ему подражал. Мы сошлись после одного случая, когда я наткнулся на него в доме бабушки и дедушки. Он сидел на диване с большой стеклянной миской на коленях и поманил меня к себе. Я смотрел, как он перебирает какие-то листочки и стебельки. Тогда я понятия не имел, что это марихуана, я просто был рад, что Гилберт обратил на меня внимание. Ему было всего тринадцать, но он уже тогда выглядел, как звезда кино – высокий, красивый, с невероятной улыбкой. Он жил, спал и ел с мужчинами. Для меня он был настоящим мачо.

– Мне нужна твоя помощь. Пойдем.

Гилберт проверил, как там мой дед. Тот спал. Мы забрались в его «шеви» тридцать восьмого года выпуска, и Гилберт протянул мне сумку.

– Считай песни по радио.

В 1951 году все песни в радиоэфире длились одинаково – чуть меньше трех минут. Хитовыми были песни типа «Йезебель» Фрэнки Лэйн и «Слишком юная» Ната Кинга Коула. Я был на седьмом небе от счастья. Я был рядом со своим героем. По Ист-Палм мы поехали к Сан-Фернандо-Роуд.

Через каждую пару-тройку песен Гилберт останавливался, просил меня передать ему сумку, в которой, как мне казалось, лежали сигареты, и велел ждать. Мы съездили в три разных места, а потом направились домой. Когда мы въехали на подъездную дорожку, Гилберт спросил:

– Сколько насчитал?

– Чего насчитал?

– Песен, тупица! – рассмеялся он.

– Тринадцать.

Он улыбнулся и потрепал меня по голове. Дед все еще спал, когда мы вернулись в дом.

Гилберт наклонился и положил руки мне на плечи.

– Хорошо сработал.

Я был горд, как никогда. Это было настоящее приключение, да еще и с самим Гилбертом. Мне было семь, и я только что провернул свою первую сделку с наркотой.

Где-то год спустя моя семья переехала в Пенроуз, когда штат забрал дом моей бабушки по праву принудительного отчуждения собственности, чтобы построить там Гарден-Фривэй. Я носился по дому в ковбойской шляпе и стрелял из игрушечного пистолета.

Бам. Бам. Бам.

– Прекрати, свиненок!