Преступление, искупление и Голливуд

Гилберт помог мне перевязаться ремнем и приготовил для меня дозу. Это оказалось круче, чем все, что я испытывал до этого, для описания эйфории не было подходящих слов. Все, что меня беспокоило, исчезло в один миг. Я перестал думать о школе, о родителях – все пропало, уступив место счастью, в существование которого я до этого просто не верил.

Потом я проснулся насквозь мокрым перед домом от того, что Гилберт хлещет меня по щекам. Позже он объяснил, что я передознулся, и ему пришлось запихнуть меня под ледяной душ. Я слышал музыку с дальнего конца улицы – там проезжал вагончик с мороженым.

Гилберт вытащил из кармана немного денег и сказал:

– Купи нам по большому стаканчику.

Я схватил доллар, поднялся с земли и купил нам мороженое.

Мне было двенадцать.

Героин волшебным образом развеивал все мои переживания, даже если я не понимал, что именно меня беспокоит. Он действовал, как теплое одеялко, и я был благодарен ему за такой эффект. Героин защищал меня от ярости отца, гнева деда и от моей собственной злости. Но очень скоро это теплое одеяло начало меня душить.

Тогда, тринадцать лет спустя, я прошел мимо молчаливого отца в свою детскую комнату, где меня впервые арестовали. Я не был дома больше пяти лет и надеялся на теплый прием, но родители вели себя так холодно и отстраненно, что мне хотелось кричать. Я снял костюм и посмотрел в зеркало. Я сильно изменился с тех пор, как покинул дом. Разве они этого не замечали? Тренировки с железом за решеткой добавили мне мясца. Изменились даже черты лица. Я превратился в двадцатипятилетнего старика. Я снял футболку и встретился глазами с чаррой, набитой мне Гарри «Супер Евреем» Россом. В отражении я видел убийцу, пахана, хищника, а в душе при этом чувствовал себя ребенком, которому только что отвесили затрещину на глазах у всех. Мои собственные родители были не рады моему возвращению домой.

Я ненавидел себя и всю эту ситуацию. Не совершил ли я ошибку, выйдя из тюрьмы? За несколько дней до освобождения я чуть не сошел с ума от сомнений: смогу ли я выжить в новом мире за тюремными стенами? Насколько сильно он изменился? Заставят ли офицеры по условно-досрочному плясать под их дудку? Будут ли копы постоянно висеть у меня на хвосте, когда я выйду?

Голый до пояса, я вернулся в гостиную и сел на кушетку напротив отца. Он тут же напрягся. Батя всегда ненавидел татуировки, а теперь на мне красовался огромный узор, буквально кричащий о том, что я отсидел в «Сан-Квентине», «Фолсоме» и «Соледаде».

Довольно долго мы с отцом сидели в тишине, которую я знал по тюрьме – такое затишье бывает перед бунтом.

– Хотите молока с печеньем? – спросила моя мать таким тоном, словно играла Джун Кливер в «Предоставьте это Биверу»[38]. Сейчас даже вспоминать об этом смешно. Мы с батей сидели злющие, напряженные и переполненные гневом и молча макали печенье в стаканы с молоком.

Перекусив, я позвонил Фрэнку. Он словно ждал моего звонка. Он понимал, что дела дома пойдут не так, как я того ожидал.

– Поедем на собрание.

Я знал, что он предложит именно это, но все равно обрадовался бы больше, если бы он сказал: «Поехали, найдем ту «шеви» цвета какао и девчонку в красных трусишках».

В машине я рассказал Фрэнку, что батя и взглядом меня не удостоил с тех пор, как я вернулся.

– Дэнни, посмотри на ситуацию их глазами, – посоветовал Фрэнк. – Твои родители изо всех сил стараются жить как добросовестные, законопослушные республиканцы, а ты портишь им всю малину.

В то время мы называли республиканцами всех белых консервативных людей.

Фрэнк привез меня на собрание в Реседу. В комнате было полно трезвых ковбоев, они жевали табак и сплевывали его в кружки. Я тут же возненавидел их всех. Кем-кем, а ковбоем я точно не был. Я состроил Фрэнку страшную рожу.

– Будет лучше, – прошептал он.

В конце собрания молодая девушка лет двадцати попросила меня дать ей руку.

– Зачем? – опешил я.

Я уже очень давно не прикасался к женщине, даже мать не обнял, когда вернулся домой.

– Для молитвы.

Я взял ее ладонь левой рукой, правой сжал пальцы стоящего рядом парня. Фрэнк улыбнулся мне с другого конца круга. «Видишь? Я же говорил, будет лучше».

После собрания мы захватили ту девушку и ее подругу в «Дю-Пар» на Вентуре – это было то самое место. Было здорово снова выпить настоящий кофе из настоящей кружки, посмеяться, а потом покататься по округе.