Преступление, искупление и Голливуд

Мои кровные мать и отец, Долорес Ривьера Кин и Дионисио Трехо, познакомились на дискотеке в Хайленд-Парке в 1943 году. Она была замужем за другим, но он уехал воевать на Тихий океан. Мои родители были теми еще модниками. В то время мужчины носили блестящие костюмы с укороченными штанами, пиджаки с широченными плечами, а женщины – расклешенные юбки и пышные начесы. Мой отец был настоящим пачуко – из тех людей, что не станут терпеть обиды, а вернут их сторицей.

Я родился 16 мая 1944 года в Мэйвуде, штат Калифорния. Вообще я должен был родиться в Восточном Лос-Анджелесе, но мою мать развернули, когда она приехала в больницу. Там нужны были койки для солдат.

После моего рождения родители пошли в бар, и какой-то мужик схватил мою мать за задницу. Отец его прирезал. Чтобы избежать полиции, папа схватил в охапку маму, ее старших детей, меня и отвез нас в Сан-Антонио, штат Техас.

Где-то спустя год мы вернулись в Лос-Анджелес. Мой отец понимал, что рано или поздно ему придется ответить перед законом. Он умолял мою бабушку заплатить адвокату, чтобы тот представлял его интересы в суде, и пообещал, что взамен никогда не вернется в тюрьму. Он всегда держал обещания. Следующие тридцать пять лет своей жизни он честно работал и получал стабильную зарплату. Выгнав мою кровную мать из нашей жизни, он женился на мачехе, которая и стала «матерью», с которой я вырос. Он надеялся, что она будет заботиться обо мне и воспитывать, как собственного ребенка.

Думаю, основная причина того, почему я так глубоко разочаровал своего отца, состоит вот в чем. Он считал: почему, если ему повезло всего однажды попасть под арест и потом навсегда сойти с кривой дорожки, я не могу пойти по его стопам? Во мне он видел лишь неудачника. Я все делал неправильно.

С самого детства я становился мишенью для отца, когда он напивался. Однажды в каньоне Туджунга, куда мы выбирались на семейное барбекю, отец разозлился на меня и запер в машине. Жара тогда стояла под сорок градусов. Он всем сказал не подходить ко мне. Мои тетушки наверняка хотели помочь, но слишком боялись вмешиваться. Вся семья ела мясо и выпивала, а я все это время наблюдал за ними из адской печки, в которую превратилась нагретая машина.

Сначала я сидел на сиденье, потом свернулся калачиком на полу. Я начал засыпать, а может, терял сознание – точно не знаю. Я понимал, что уплываю, но пытался с этим бороться, чтобы отец не думал, что он победил. Наконец, дверь открыл дядя Гилберт и вытащил меня наружу. Мой отец наорал на него, а Гилберт посоветовал ему расслабиться. Это был первый и последний раз, когда я видел их дерущимися. Гилберт был единственным, кто не боялся моего отца. Они колотили друг друга будь здоров, пока батя не впечатал Гилберта в машину. Меня он к тому моменту тоже успел ударить, так что я лежал на земле и притворялся, что потерял сознание. Когда отец пошел прочь, ворча и матерясь, Гилберт подмигнул мне. Он всегда был на моей стороне.

Несколько недель спустя мой дедушка орал на нас с Гилбертом, называл уродами и грозился убить. Не помню, с чего все началось, но мы и так давали немало поводов для угроз каждый день. Я знал, что в любой момент дед может психануть и дать мне затрещину. Мне было так страшно, что я буквально сжимал булки, чтобы не обосраться, если дело дойдет до порки. Мой батя был страшным мужиком, но даже он и мои дядья ссались от страха перед дедом. Краем глаза я покосился на Гилберта и заметил, что он клюет носом. Он засыпал, но каким-то чудом держался на ногах. Дедушка так разозлился, что схватился за голову обеими руками, издал странный звук, похожий на вопль раненого животного, и скрылся в спальне. Все это время Гилберт стоял, сутулясь и пуская слюни. Когда он пришел в себя, то даже не понял, что отключался.

– Он до нас добрался, землячок?

Тот момент стал переломным в моей жизни. Я понял, что у Гилберта есть секретный способ скрываться от накаляющейся обстановки. В то время я еще не знал, что это был героин, но уже мечтал о такой же тайной лазейке.

Спустя несколько дней после того случая Гилберта за что-то арестовали, и когда он вернулся через три дня, то сразу из машины направился в спальню моего дедушки, а оттуда – в туалет. Я метнулся за ним и увидел, как он повязывает вокруг одной руки ремень, а в другой держит большой стеклянный шприц, которым дед ставил себе уколы от диабета. Я знал это, потому что видел, как бабушка колет ему инсулин каждое утро. Однажды я решил поиграть со шприцем, как с водяным пистолетом, и знатно отхватил за это по шее.

– Дай попробовать. Или расскажу старику, что ты таскаешь его вещи, – пригрозил я.

– Тебе такое нельзя.

– Клянусь, я тебя выдам.

Гилберт сказал мне держать ремень. Он прижал иглу к сгибу локтя, нажал, и сгусток крови тут же наполнил стеклянную трубочку. Он велел мне отпустить ремень. Тут же я увидел, как он резко изменился – он снова превратился в парня, который может спокойно спать перед мордой огнедышащего дракона.