Преступление и наказание, Часть 5

If she heard laughter or jeering in the crowd, she would rush at once at the scoffers and begin squabbling with them.	Если слышала в толпе смех или какое-нибудь задирательное словцо, то тотчас же набрасывалась на дерзких и начинала с ними браниться.
Some people laughed, others shook their heads, but everyone felt curious at the sight of the madwoman with the frightened children.	Иные, действительно, смеялись, другие качали головами; всем вообще было любопытно поглядеть на помешанную с перепуганными детьми.
The frying-pan of which Lebeziatnikov had spoken was not there, at least Raskolnikov did not see it. But instead of rapping on the pan, Katerina Ivanovna began clapping her wasted hands, when she made Lida and Kolya dance and Polenka sing. She too joined in the singing, but broke down at the second note with a fearful cough, which made her curse in despair and even shed tears.	Сковороды, про которую говорил Лебезятников, не было; по крайней мере, Раскольников не видал; но вместо стука в сковороду Катерина Ивановна начинала хлопать в такт своими сухими ладонями, когда заставляла Полечку петь, а Леню и Колю плясать; причем даже и сама пускалась подпевать, но каждый раз обрывалась на второй ноте от мучительного кашля, отчего снова приходила в отчаяние, проклинала свой кашель и даже плакала.
What made her most furious was the weeping and terror of Kolya and Lida.	Пуще всего выводили ее из себя плач и страх Коли и Лени.
Some effort had been made to dress the children up as street singers are dressed.	Действительно, была попытка нарядить детей в костюм, как наряжаются уличные певцы и певицы.
The boy had on a turban made of something red and white to look like a Turk.	На мальчике была надета из чего-то красного с белым чалма, чтобы он изображал собою турку.
There had been no costume for Lida; she simply had a red knitted cap, or rather a night cap that had belonged to Marmeladov, decorated with a broken piece of white ostrich feather, which had been Katerina Ivanovna's grandmother's and had been preserved as a family possession.	На Леню костюмов недостало; была только надета на голову красная, вязанная из гаруса шапочка (или, лучше сказать, колпак) покойного Семена Захарыча, а в шапку воткнут обломок белого страусового пера, принадлежавшего еще бабушке Катерины Ивановны и сохранявшегося доселе в сундуке, в виде фамильной редкости.
Polenka was in her everyday dress; she looked in timid perplexity at her mother, and kept at her side, hiding her tears. She dimly realised her mother's condition, and looked uneasily about her.	Полечка была в своем обыкновенном платьице. Она смотрела на мать робко и потерявшись, не отходила от нее, скрадывала свои слезы, догадывалась о помешательстве матери и беспокойно осматривалась кругом.
She was terribly frightened of the street and the crowd.	Улица и толпа ужасно напугали ее.
Sonia followed Katerina Ivanovna, weeping and beseeching her to return home, but Katerina Ivanovna was not to be persuaded.	Соня неотступно ходила за Катериной Ивановной, плача и умоляя ее поминутно воротиться домой. Но Катерина Ивановна была неумолима.
"Leave off, Sonia, leave off," she shouted, speaking fast, panting and coughing.	- Перестань, Соня, перестань! - кричала она скороговоркой, спеша, задыхаясь и кашляя.
"You don't know what you ask; you are like a child!	- Сама не знаешь, чего просишь, точно дитя!
I've told you before that I am not coming back to that drunken German.	Я уже сказала тебе, что не ворочусь назад к этой пьяной немке.