Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II

Губернатор и архиерей нашли-таки выход и решили снабдить отца Ивана суфлёром, в роли которого должен был выступить сам автор текста речи – упомянутый выше семинарист. Репетиция с суфлёром прошла вполне сносно, все успокоились, но только не губернатор:

– Не верится мне, чтоб мои тамбовцы не выкинули какого-нибудь артикула, – говорил он с суеверным ужасом. – Не так они у меня воспитаны! Не тем миром мазаны!

«Предчувствию его суждено было сбыться шире и блистательнее, нежели он сам этого ожидал», – пишет Соколова.

В ночь перед испытанием жители нашего села не спали, во всех окнах горел свет, селяне мыли полы, прибирали избы, варили брагу, пекли пироги и готовили праздничную одежду. А вдруг государь гостем нагрянет в какую-нибудь избу?

В полдень приехал исправник, за ним вслед прибыл губернатор, на околице выстроились крестьяне и местные власти. В два часа оттуда раздались крики «ура». Это означало, что царский кортеж приближался к селу. Архиерей набожно перекрестился, а отец Иван с обречённым видом вошёл в храм. Бойкая тройка с расфранчённым ямщиком лихо промчалась по селу и как вкопанная остановилась у входа в храм. Из экипажа вышел Николай, а ему навстречу с перепуганным лицом и дрожащими руками несколько шагов сделал священник. Государь перекрестился, приложился к кресту, поцеловал руку отца Ивана и хотел уже войти в церковь, но отец Иван остолбенел на паперти, и его пришлось туда буквально подталкивать.

Царь стал в отведённом ему месте, шеф жандармов Бенкендорф, губернатор и другие лица из свиты заняли место рядом. Начался молебен, отслуженный архиереем. Отец Иван приходил в себя для произнесения речи. Наконец настал и его черёд. Он вышел из царских ворот, облокотился на аналой и дрожащим голосом произнёс:

– Во имя отца, и сына, и святого духа…

И замолчал.

Он всё забыл, он забыл даже, как его зовут. Всем своим существом он ощущал приближение страшной и неминуемой беды. Возмущённый суфлёр, вместо того, чтобы помочь отцу и подсказать ему нужные слова из речи, неожиданно тихо, но довольно внятно произнёс:

– Ну, начинается!

Всеобщее оцепенение, овладевшее гостями и прихожанами, по словам Соколовой, не поддавалось никакому описанию. Государь изумлённо посмотрел на Бенкендорфа, тот попытался отыскать глазами Булгакова, а бледный и растерянный губернатор прятался за членами свиты и умоляющим взглядом искал архиерея.

Между тем наш богослов нашёл для ободрения отца Ивана «нужные» слова:

– Что ты? Опомнись!

– Что ты? Опомнись! – эхом отозвался «приободренный» оратор.

Все застыли от такого неожиданного оборота, а богослов в отчаянии продолжал «напутствовать» отца Ивана:

– Куда ты залез?

– Куда ты залез? – громко повторил отец Иван.

– Пропадёшь ты совсем, и я вместе с тобой! – упавшим голосом сказал суфлёр.

– Пропадёшь ты совсем, и я вместе с т бой! – послушно отозвался оратор.

В храме повисла тяжёлая тишина.

– Что это такое? – по-французски спросил государь у стоявшего рядом В.Ф.Адлерберга (1791—1884), делавшего неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться. Владимир Фёдорович не понаслышке знал о злоключениях тамбовского губернатора и горел желанием поздравить его с новым «артикулом». Естественно, Булгакову за него сильно «нагорело», и он всю оставшуюся жизнь вспоминал о нём не иначе, как с содроганием. Впрочем, человек он был весёлый, остроумный, никогда не унывающий и оставил по себе самые благоприятные отзывы и воспоминания. Представляем на суд читателя ещё один его рассказ в изложении Соколовой.

В Шацком уезде Тамбовской губернии проживал помещик Протасьев, случайно оказавшийся в Шацке, где проходили выборы дворянского предводителя. Протасьев, безвыездно проживший в своём именье, совершенно одичал, а его внешний вид с бакенбардами, начинавшимися от самых глаз и сливавшимися с густой бородой, с шапкой серебряных волос и трубным «иерехонским» голосом делал его похожим на гориллу.

– Чудище какое-то было, а не человек! Только что не лаял и не кусался, – рассказывал о нём тамбовский губернатор П.А.Булгаков (1843—1854).

Протасьев явился на выборы в каком-то допотопном кавалерийском мундире с какими-то необычными выпушками, петлицами и короткими фалдочками, который при его корпулентной фигуре придавал ему карикатурный вид. Любители посмеяться на чужой счёт тут же взяли его на заметку. После выборов, как водится, начались балы с танцами и пьянкой, дворяне выпили и съели, всё что можно и скучали, пока среди них не появился Протасьев. Помещик стал сокрушаться о том, что жизнь проходит, а никакой пользы отечеству он так и не принёс.

– А что же вы, Иван Дмитриевич, не служите? – спросил его какой-то балагур. – Мало ли пользы вы могли бы принести на государственной службе?

Протасьев согласился, что он мог бы и в самом деле сослужить пользу отечеству, но не знает, как и с чего начать: человек он без связей, знает только военное дело, а кланяться и просить не привычен. Балагур ответил, что в «нынешнее время» есть такие должности, которые особых знаний не требуют.

– А какие же бы, к примеру? – заинтересовался Протасьев.