Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II

И при Александре I монастырь продолжал пополняться новыми арестантами. В 1803 году Долгоруков получил рескрипт о заключении в монастырь ярославского помещика генерал-майора Побединского, своего бывшего начальника во время службы в гвардии. Побединского осудил дворянский суд за якобы жестокое его обращение с крестьянами, но ознакомившись с делом и проконсультировавшись с Державиным, тогдашним министром юстиции, Долгоруков пришёл к выводу, что Побединский злодеем не был, а стал жертвой интриг своих врагов и неправосудия.

В 1805 году во Владимир приехал известный скульптор Филадельфи, и губернатор Долгоруков соблазнился возможностью увековечить себя в скульптуре. Начинать нужно было со снятия с лица маски. Скульптор прибыл в дом губернатора со своей женой, которая должна была замесить в корыте раствор алебастра. Рядом с комнатой, где всё это происходило, на всякий случай находился гувернёр губернаторских детей немец Венц, который, как с юмором пишет князь Иван, «ожидал новой моей рожи нетерпеливо». И вот Филадельфи «начал кидать» на обвязанного по рукам и ногам Ивана Михайловича «глыбы своего тёплого состава». Алебастр, залепивший рот, нос и уши, «поспел», т.е. стал застывать, а бедный губернатор – задыхаться, потому что скульптор то ли в спешке, то ли ещё по каким причинам, забыл вставить ему соломинку в рот или нос. Иван Михайлович в панике стал метаться, извиваться всем телом и мычать, и если бы Филадельфи не поторопился сделать отверстия в маске и снять её с лица, князь отдал бы Богу душу. Но искусство всегда требовало жертв!

Потом скульптор ещё долго работал над маской, вставил ей глаза, приделал к голове туловище, руки и ноги и получилась «кукла», совершенно похожая на оригинал. Скульптор был в некотором затруднении при выборе волос на голову «куклы». Выручила жена штаб-лекаря, у которой волосы оказались такого же цвета, как у её оригинала и которая отрезала свой шиньон и отдала его в жертву кумиру.

Когда скульптуру одели в вицмундир, усадили за стол, а в руку вставили перо, то сходство стало ещё более поразительным. Многие посетители, входя в губернаторский кабинет, принимали «куклу» за Ивана Михайловича, кланялись ей, вытягивались в струнку и ждали распоряжений. Женщины пугались скульптуры как привидения. «Эта штука стоила мне сто рублей», – вспоминает оригинал, – «но …я бы не взял десяти раз столько, чтобы ещё такие минуты ощутить».

Потом «куклу» князь вместе со своим домом сдал во владение владимирской гимназии. «Её там обломали, разбили, ободрали, испортили, и где она теперь… не знаю», – заключает мемуарист историю со своим скульптурным изображением.

Ю.М.Лотман приводит интересный эпизод, связанный с соблюдением этикета в отношениях между царскими чиновниками. Некий сенатор, приехавший с ревизией в губернию, в которой губернатором происходил из рода Мамоновых, вместо положенного «Милостивый государь!» обратился к губернатору с фразой «Милостивый государь мой!». Оскорблённый до глубины души губернатор своё ответное письмо сенатору начал словами: «Милостивый государь мой, мой, мой!», подчеркнув тем самым неуместность употребления притяжательного местоимения в официальном обращении.

Чем только не приходилось заниматься губернаторам! Вот тому же Ивану Михайловичу надлежало примирить двух губернских чиновников: прокурора Бута и майора гарнизонной роты Бедрицкого. Майор в пьяном виде разгулялся, а прокурор Бут дал ему пощёчину. Скандал в благородном городе Владимире! Губернатор сразу же попытался помирить поссорившихся, но потерпел неудачу. На помощь ему пришёл петербургский сенатор и Александровский кавалер Неплюев, специально посланный во Владимир для разбора этого дела. «Важное поручение!» – иронизирует Долгоруков в своих мемуарах.

Неплюев не был гением, пороха не изобрёл, и решил действовать прямо и смело. Он взял с собой Бедрицкого, губернатора и первых чиновников губернии и отправился на дом к Буту. Бут страдал от ревматизма и лежал в постели, когда к нему заявилась эта представительная делегация. Сенатор приблизился к кровати, и «измождённый губернатор, как после похода витязь, приподнялся и сидя на перине», выслушал напутствие Неплюева. Потом Бут протянул руку Бедрицкому и попросил у него прощения, «и Бедрицкий, как старый драбант, всемилостивейшее простил его». Майор стал было вспоминать о том, как он получил прокурорскую пощёчину, но Неплюев «прекратил его красноречие» и выгнал его прочь из дома. Потом все поехали к обедне к архиерею, а вслед им по улицам раздавался шёпот: мир, мир между Бедрицким и Бутом! Было зачем приезжать заслуженному сенатору в благородный город Владимир!