Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II

Впрочем, замечает Дубасов, всё это было наивно и большой опасности для общественного порядка не представляло. Ведь настоящим генералам крестьянство ещё верило и позволяло им сечь себя розгами.

Помещики тоже «реагировали» и шли на всяческие ухищрения и нарушения закона, чтобы в эти времена ожидания заставить крестьян работать на себя на «полную катушку». Генерал Винценгероде докладывал ««наверх», что у помещика Циммермана крепостные работают и на Пасху, а у помещика Лихарева на барщину гоняют и малых ребят. В обширных владениях князя Меньшикова управляющий Миодушевский не давал крестьянам полного надела, отнимая у каждого по несколько сажен земли. К счастью, пишет Дубасов, за крестьян вступился мировой посредник Л.В.Вышеславцев: он вызвал Миодушевского на «ковёр» к губернатору Карлу Карловичу Данзасу, и тот привёл управляющего «в чувство».

Дубасов поминает добрым словом губернатора Данзаса (1854—1866), на чей срок губернаторства и пришлось выполнение реформы. Мудрый Карл Карлович хорошо знал обстановку в губернии, был знаком с помещиками и всегда оказывался на высоте положения. Когда надо было, он говорил подчинённым: «Пугните крестьян», а в другой ситуации он приказывал пугнуть помещиков. В иных случаях он говорил: не надо вмешиваться в отношения крестьян с помещиками, всё устроится само собой. И устраивалось.

7 апреля 1861 года становой Керенского уезда Кандагаров приехал в с. Кандевуц читать царский манифест об освобождении, но крестьяне прервали его и сказали, что он читает не тот манифест: вот в с. Высоком священник читал другую бумагу, который даёт крестьянам полную волю. Ссылаясь на эту бумагу, они заявили, что больше на барина работать не будут. Становой по старой привычке хотел было арестовать «крикунов», но сход в количестве 500 человек воспрепятствовал этому намерению и решительно встал на защиту своих «ораторов». Аналогичная ситуация с чтением царского манифеста возникла и в других сёлах. Так возник бунт, получивший название Кандевского дела и распространившийся на соседние уезды. Дело шло о десятке тысяч крестьян, и тут губернское начальство стало задумываться.

Губернатор Данзас дал знать в Петербург и запросил на усмирение бунта воинскую команду. Метод пугать по очереди крестьян и помещиков не срабатывал. В Кандевку прибыла 2-я рота Казанского пехотного полка, но её оказалось мало. В с. Черногае крестьяне вступили в схватку с солдатами и вышли победителями. Четыре крестьянина были убиты и двое ранены, но и рота потеряла убитыми двоих солдат. Чембарский исправник и управляющий Черногайским имением были бунтовщиками схвачены и закованы в железо. Тогда в Кандевку послали ещё три роты указанного полка.

16 апреля в Кандевку прибыл генерал-майор Дренякин и при полных регалиях стал увещевать 8-тысячную толпу. Словам генерала не вняли, и тогда он отдал приказ стрелять в толпу. Но и под выстрелами крестьяне продолжали кричать, что на работы на помещика не выйдут. Раздались новые залпы, и толпа, оставив на месте 11 убитых и 28 раненых, стала разбегаться. Начались аресты и разборки, в которых самых ярых зачинщиков бунта отделяли от менее виновных. Особенно «отличился» находившийся в отпуске гвардейский солдат Горячев, который считал своим долгом «стоять за мужиков». Горячева присудили к семикратному прохождению через 100 шпицрутенов и сослали в Сибирь. Вторым по важности оказался 72-летний гренадёр и герой Отечественной войны Елизаров, награждённый четырьмя орденами. О своём долге стоять «за правое крестьянское дело, за Бога и за Царя» он смело заявил Дренякину. Дубасов пишет, что никаких данных о его наказании, кроме лишения боевых наград, он в архивах не обнаружил. Вполне возможно, что от более сурового наказания ветерана освободили.

Участники Кандевкского бунта были осуждены по трём категориям: первую в количестве 18 человек лишили всех прав, наказали телесно и отправили в сибирскую ссылку; вторую, 29 человек, тоже лишили всех прав и после шпицрутенов отправили на поселение; третей группе в количестве 9 человек дали по 300 розог и отпустили по домам. Дубасов добавляет, что через три года все сосланные в Сибирь «всемилостивейшее были прощены и возвратились домой».

Но что там непонятливые крестьяне и хитрые помещики! Военный генерал-губернатор А.А.Закревский, по словам Селиванова, уже после опубликования манифеста, не хотел верить в отмену крепостного права. Когда к нему пришёл губернский предводитель П.П.Воейков (1856—1862) и сказал, что московские дворяне по примеру дворян северо-западных губерний желают освободить своих крестьян, а по сему случаю он, предводитель, намеревается созвать в Москве дворянский съезд, Арсений Андреевич аж затрясся от гнева и не только отказал в созыве съезда, но и запретил даже говорить об этом. Он считал, что «в Петербурге одумаются, и всё останется по-старому».