Повесть о любви и тьме

Что же ему оставалось? Обвинить во всем своих же рабочих? А папа взял да и выбросил всю эту гнилую муку вместе с червями, а вместо гнили выставил со своих складов сто пятьдесят мешков чистой, отборной муки, не той, которой кормили армию, а белой муки, из которой пекли пироги и халы. Утром он передал эту муку большому начальнику. Тот тоже не произнес ни слова, хотя в душе он, возможно, немного стыдился своего поступка. Но что было делать? Ведь Ленин и Сталин были не из тех, кто принимает объяснения и извинения, тут же ставили к стенке.

Ясное дело, этот большой начальник понял, что мука, конечно же, не из его гнилой пшеницы и что это не мука грубого помола. Понял, что папа, по сути, за свой собственный счет спас их обоих. Но и рабочих своих он, таким образом, тоже спас.

* * *

– У этой истории есть продолжение. У папы был брат Михаил, и этот Михаил, к счастью своему, был глух, как Господь Бог. Я говорю “к счастью своему”, потому что у дяди Михаила имелась жена, жуткая Рахель, злющая, с сиплым голосом, она орала на него, проклинала дни и ночи, но он ничего не слышал и жил себе в тишине, умиротворенный, как луна в небе.

Все эти годы Михаил болтался на мельнице папы, ничего особо не делал, распивал чаи с дедом Эфраимом в конторе – и за это папа платил ему вполне приличную зарплату. Однажды, спустя пару недель после истории с гнилой мукой, большевики вдруг мобилизовали Михаила в Красную армию. И в ту же ночь он увидел во сне Хаю, свою мать, и она ему сказала: “Скорее, сынок, скорее вставай и беги, завтра они собираются тебя убить”. Вот он и встал на рассвете да сбежал из казармы так шустро, словно от пожара спасался. Красные поймали его сразу, в тот же день предали военному суду, и приговор был неизбежен: к стенке. Получилось точно так, как мама его и предупреждала во сне! Только она во сне забыла сказать, что делать надо все наоборот – ни в коем случае, не приведи бог, не убегать!

Папа пришел на площадь проститься с братом, ничего уже нельзя было поделать, и тут-то вдруг, когда солдаты зарядили винтовки, явился тот самый большой начальник из истории с гнилой мукой. И обратился к осужденному на смерть: “Скажи мне, любезный, ты брат Герца Ефремовича?” “Да, товарищ генерал!” – отвечал ему Михаил. Тогда начальник спросил папу: “Это твой брат?” И папа отвечал: “Да! Да! Да! Товарищ генерал! Это мой брат!” И тогда генерал посмотрел на дядю Михаила и сказал: “Шагом марш да-мой! Па-а-шол! Мотай отсюда! – И, слегка нагнувшись к папе, чтобы никто не мог его услышать, тихо произнес: – Ну что, Герц Ефремыч? Ты думал, что только ты один умеешь обратить говно в золото?”

* * *

– Дедушка твой был в душе коммунистом, но не большевиком. Сталин всегда представлялся ему новым Иваном Грозным. Дедушка был, как бы это сказать, коммунист-толстовец, отрицающий кровопролитие. Он боялся зла, которое гнездится в недрах души у людей всех классов и сословий. Нам он всегда говорил, что в один прекрасный день должно быть образовано народное правительство, общее для всех порядочных людей во всем мире. И что сначала надо отменить все государства, и все армии, и все секретные службы, а уж потом можно будет медленно-медленно уравнивать богатых и бедных: брать налоги с одних и отдавать их другим, но делать это постепенно, не одним махом, чтобы не пролилась из-за этого кровь. Он любил говорить: “Мит аропафалндикер”, что на идише означает “мало-помалу”. Пусть все произойдет за семь-восемь поколений, так что богатые почти и не почувствуют, что потихоньку-полегоньку они становятся все менее богатыми. Но главное, считал папа, мы обязаны начать убеждать весь мир, что эксплуатация – это и есть главная болезнь человечества, а справедливость – единственное лекарство. Верно, лекарство горькое, как он нам всегда повторял, лекарство опасное, которое необходимо принимать по капле, пока организм к нему не привыкнет. А тот, кто попытается проглотить его разом, только навлечет несчастье и прольет реки крови. Стоит поглядеть, что Ленин и Сталин сотворили с Россией и со всем миром! Конечно, Уолл-стрит – это воистину вампир, сосущий кровь, да вот загвоздка: проливая кровь, ты никогда не уничтожишь вампира, наоборот, ты только укрепишь его, напитаешь, взрастишь.

* * *

– Неподалеку от черного хода рос во дворе нашем каштан, великолепное старое дерево. Под ним папа велел поставить скамейку для нас троих, ее так и называли – “скамейка сестер”. В погожие дни мы сидели там и мечтали о том, что с нами будет, когда мы вырастем. Кто из нас станет инженером, кто – поэтессой, а кто – великой исследовательницей, навроде Мари Склодовской-Кюри. Не мечтали мы, как другие девочки, о женихах, богатых и прославленных, мы сами были из богатой семьи, и нас совершенно не интересовало чужое богатство.