Повесть о любви и тьме

Каждый вечер, ровно в десять, от платформы железнодорожного вокзала Ровно отходил скорый ночной поезд на Варшаву, следовавший через Здолбунов, Львов, Люблин. По воскресеньям и в дни христианских праздников все церкви звонили в колокола. Зимы были пасмурными и снежными, а летом поливали теплые дожди. Кинотеатром в Ровно владел немец по фамилии Брандт. Одним из аптекарей был чех Махачек. Главным хирургом в больнице был еврей, доктор Сегал, которого недоброжелатели прозвали Безумный Сегал. Вместе с ним в больнице работал доктор Иосеф Копейка, страстный приверженец Жаботинского. Раввинами города были Моше Рутенберг и Симха-Герц Ма-Яфит. Евреи торговали лесом и пшеницей, одеждой и галантереей, владели мельницей, текстильными предприятиями, типографиями, занимались ювелирным ремеслом, кожевенным производством, мелочной торговлей, банковским делом. Кое-кто из молодых евреев сознательно подался в пролетарии, став печатниками, подмастерьями, поденными рабочими. Семейство Писиюк были пивоварами. Члены семейства Твишор были прославленными мастерами-ремесленниками. Семейство Штраух производило мыло. Семейство Гандельберг владело лесопилкой. У семьи Штайнбер была спичечная фабрика…

В июне 1941 года немцы захватили Ровно, откуда отступили части Красной армии, занявшие город двумя годами прежде. В течение двух дней, седьмого и восьмого ноября 1941 года, немцы и их пособники убили более двадцати трех тысяч евреев Ровно. Оставшиеся пять тысяч евреев были убиты тринадцатого июля 1942 года.

Мама, бывало, говорила со мной о Ровно, о городе, оставшемся в прошлом, и тоска слышалась в ее негромком голосе, в том, как чуточку растягивала она слова. Она умела шестью-семью фразами нарисовать картину прошлого.

Я вновь и вновь откладываю поездку в Ровно. Не хочу, чтобы мамины картины, хранящиеся в моей памяти, были вытеснены.

* * *

Чудаковатый городской голова Лебедевский, правивший в Ровно во втором десятилетии двадцатого века, не имел семьи. Он занимал большой дом по улице Дубинской, 14, к которому прилегало около половины гектара земли, – там были и парк, и огород, и фруктовый сад. Жил он в этом доме с одной служанкой, немолодой женщиной, и ее маленькой дочерью, про которую клеветники сплетничали, что она, мол, отпрыск городского головы. Кроме того, жила там еще дальняя родственница Лебедевского, Любовь Никитична, обнищавшая дама самых благородных кровей, которая, по ее словам, связана дальним, не совсем ясным родством с императорской фамилией, с домом Романовых. Жила она в доме Лебедевского с двумя девочками, рожденными от двух разных мужей. Одна – Тася, она же Анастасия Сергеевна, другая – Нина, она же Антонина Болеславовна. Все трое ютились в маленькой комнатушке, бывшей, по сути, концом коридора, от которого они отгородились тяжелым занавесом. Половину комнатки занимал огромный буфет, старинный и великолепный – восемнадцатого века, красного дерева, украшенный искусной резьбой. В недрах этого буфета, за узорчатыми дверцами, теснилось несметное количество всевозможных старинных предметов из серебра, фарфора и хрусталя. У обитательниц этого угла была широкая кровать, на которой громоздились вышитые подушки и подушечки, и на этой кровати, по всей видимости, они все вместе и спали.

Дом был просторный, но одноэтажный. А под ним простирался подвал, служивший и мастерской, и кладовой, и винным погребом, в котором теснились бочки с вином. Здесь всегда стоял особенный густой запах, странная, одновременно пугающая и притягивающая смесь ароматов – сушеные фрукты, сливочное масло, копченая колбаса, вино и пиво, жито, мед, варенье, всякого рода специи… Имелись там и бочки с квашеной капустой и солеными огурцами. По всему подвалу висели гирлянды из сушеных овощей и фруктов, нанизанных на нитки. В мешках или деревянных лоханях хранились горох, фасоль, бобы. Ко всему этому примешивались запахи скипидара, смолы, угля, дров. И едва ощутимо воняло сыростью и плесенью.

Маленькое оконце почти под самым потолком пропускало косой пыльный сноп света, который не рассеивал темноту подвала, а только подчеркивал ее. Из рассказов мамы я так подробно знал этот подвал, что и сейчас, когда пишу эти строки, я зажмуриваю глаза и меня окутывает удивительная пьянящая смесь тех запахов.

В 1920 году, незадолго до того, как польские солдаты маршала Пилсудского выбили русских из Ровно и из всей Западной Украины (по Рижскому миру 1921 года Ровно и Ровенская область отошли к Польше – в составе Волынского воеводства), городской голова Лебедевский был смещен со своей должности. Вместо него пришел некто Боярский, смутьян и пьяница, который вдобавок ко всему люто ненавидел евреев. Дом Лебедевского купил за бесценок Нафтали Герц Мусман. Сюда с ним переехали жена Ита и три дочери: старшая, появившаяся на свет в 1911 году, Хая, она же Нюся, родившаяся два года спустя Ривка-Фейга, она же Фаня, и младшая Сарра, или Соня, 1916 года рождения. Дом этот, как недавно мне рассказали, и до сих пор стоит там.

* * *