Повесть о любви и тьме

– Но что есть ад? Что есть рай? Ведь все это только внутри нас. В нашем доме. И ад, и рай можно найти в каждой комнате. За любой дверью. Под каждым семейным одеялом. Это так: чуть-чуть злости – и человек человеку ад. Немного милосердия, немного щедрости – и человек человеку рай… Немного милосердия и щедрости, сказал я, но не сказал слово “любовь”. Во всеобъемлющую любовь я не очень-то верю. Любовь всех ко всем – это, возможно, мы оставим Иисусу, ибо такая любовь – вообще нечто совершенно иное. Это совсем не похоже на щедрость и вовсе не похоже на милосердие. Напротив, любовь – это странная смесь полных противоположностей, смесь самого эгоистичного эгоизма с абсолютной преданностью и самоотверженностью. Парадокс! Кроме того, о любви весь мир говорит дни напролет: любовь, любовь… Но любовь не выбирают, любовью заражаются, она охватывает тебя, как болезнь, как несчастье. А что же все-таки выбирают? Между чем и чем люди все-таки обязаны выбирать чуть ли не ежесекундно? Либо великодушие – либо злодейство. Это и любой малый ребенок уже знает, и тем не менее зло не исчезает. Как это можно объяснить? Все это, видимо, пришло к нам от того яблока, что съели мы, – это было отравленное яблоко.

22

Город Ровно – важный железнодорожный узел – вырос среди дворцов и парков, окруженных озерами. Все это принадлежало семейству князей Любомирских. Река Устье (по-украински Устя) пересекала Ровно с юга на север. Между этой речкой и болотом возвышалась городская крепость. Еще в начале прошлого века сохранялось там прекрасное озеро, по которому плавали лебеди. На фоне ровненского неба вырисовывались силуэты крепости, дворца Любомирских, Успенской церкви, Воскресенского собора и нескольких костелов. Около шестидесяти тысяч человек жило в городе накануне Первой мировой войны, в большинстве – евреи, остальные – украинцы, поляки, русские, немного чехов, немного немцев. Еще несколько тысяч евреев жили в близлежащих местечках и селах, рассеянных по округе среди фруктовых садов, огородов, зеленых лугов и пастбищ, среди полей пшеницы и ржи, над которыми гулял ветер, рисуя легкую зыбь на их колышущихся просторах. Гудки паровозов время от времени разрывали тишину полей. А иногда можно было слышать пение украинских крестьянок, доносившееся из садов. Издалека это пение походило на рыдание.

Насколько хватало глаз, раскинулись бескрайние просторы – равнины, среди которых там и сям волнами поднимались мягкие очертания холмов, меж ними реки, ручьи да темные пятна болот и лесных массивов.

В самом городе было три-четыре “европейские” улицы, где в немногочисленных домах с нарядными фасадами в неоклассическом стиле проживали семейства из среднего класса. Как правило, это были двухэтажные особняки с балконами, украшенными металлическими оградками. Маленькие магазинчики занимали нижние этажи, а на верхних жили их владельцы. Но большинство боковых улиц, примыкающих к центральным, были немощеными, с непролазной грязью зимой и клубящейся пылью летом. Вдоль некоторых улиц кое-где были проложены шаткие деревянные тротуары. Стоило свернуть с центральной улицы на одну из боковых, как тебя сразу же окружали низкие домишки, грубо сработанные, с толстыми стенами и покатыми крышами, с огородами, а также множество прочих строений – плохоньких, покосившихся, закопченных, зачастую крытых соломой, по самые оконца ушедших в землю.

В 1919 году открылись в Ровно гимназия, народная школа и несколько детских садов, где преподавание и воспитание велось на иврите. Они находились в ведении еврейской культурно-просветительской организации “Тарбут”. Именно в этих учебных заведениях и получили образование моя мама и ее сестры. В двадцатые-тридцатые годы в Ровно выходили газеты на иврите и на идише, десять или двенадцать политических партий вели между собой ожесточенную борьбу, процветали и различные ивритские общества – для тех, кто интересовался литературой, иудаизмом, наукой. Чем больше усиливалась враждебность к евреям в Польше (а Ровно тогда находился в Польше), тем мощнее делались сионистские настроения, набирало силу воспитание и просвещение на иврите. И в то же время – и в этом не было противоречия – укреплялись светские нерелигиозные тенденции и тяга к мировой культуре.

* * *