Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Но всё кончается. После месяца нервотрепки, 7 сентября, в Крайове подписали договор, и Южная Добруджа, подловато утащенная румынами в 1913-м, вернулась домой. Ликование, судя по мемуарам, было невероятное: под столами, перепив ракии, валялись даже нелегалы. На специальной сессии Народного собрания премьер выразил «теплую благодарность дружественным Италии и Германии», забыв, однако, упомянуть СССР. Разумеется, в Москве на это обратили внимание, но София тотчас официально извинилась: дескать, «Германия действовала открыто, а СССР по дипломатическим каналам, и мы не были уверены, что этот нюанс может стать всеобщим достоянием. Однако Болгария никаких обязательств Рейху не дала и действовать в ущерб интересам СССР не станет», — и Кремль сменил гнев на милость.

В общем, Борис имел все основания пить шампанское. Без всякой войны, исключительно мирными средствами, при полном согласии всех враждующих сторон одну из «кровоточащих ран Болгарии» удалось залечить, при этом не поссорившись с «демократиями» и ухитрившись сохранить позитивный баланс в отношениях с Москвой и Берлином. Лично для него это означало совершенно невиданный взлет популярности и практически ничем не ограниченную власть. Можно было позволить себе даже амнистировать и выпустить на свободу политических заключенных, в том числе опасных и непримиримых военных заговорщиков типа Дамяна Велчева, отбывавших пожизненное. Но остановить мгновение, как бы оно ни было прекрасно, человеку не дано, и воодушевление, охватившее всю страну, от Дворца до последнего хутора, вскоре сменилось озабоченностью...

Народная поддержка царя Бориса

БОЛТ С ЛЕВОЙ РЕЗЬБОЙ

С первых недель осени — в унисон небыстрому, но стабильному расхождению интересов Рейха и СССР, ставших главными игроками на балканской доске, — удобный и уютный люфт возможностей для Софии начал сужаться. Все понимали, что царь хитрит, никто не осуждал маленькое государство за попытку выгадать побольше времени, и тем не менее, как указывал Михай Арноти, венгерский посол, «руководители болгарской внешней политики попали в очень сложную ситуацию в связи со своей позицией лавирования. Одна за другой великие державы хотят услышать от них определенное выражение позиций. [...] Чрезмерная хитрость, которую, впрочем, нетрудно понять, привела их к этой неприятной ситуации. Всем хотелось бы быть со всеми в одинаково хороших отношениях, чтобы обеспечить себе помощь всех при реализации своих территориальных притязаний, но удержаться в таком положении нельзя. Момент принятия нелегких решений близок».

И в самом деле: после подписания 21 сентября Тройственного пакта, определившего позиции стран Оси, фюрер потребовал от союзников срочно определяться. И если «ja», то «ja». 20 ноября прилетело «Igen!»[144] из Будапешта, через три дня — «Da!» из Бухареста, на следующее утро — «Апо!»[145] из Братиславы, и только София, получив предложение 16 октября, «мучительно размышляла», крайне раздражая Гитлера, для которого согласие Бориса стало бы важным козырем в сложнейших ноябрьских переговорах о разделе зон влияния, при успешном завершении исключившем бы столкновение двух держав.

Однако такого козыря, как ни давили из Берлина, царь на руки фюреру не сдал, и в результате в ответ на прямое предложение Риббентропа о подключении к Тройственному пакту 25 ноября последовало: в целом подумать можно, только не о подключении к «тройке», а о партнерстве с нею, но при обязательном условии: «Болгария — главный вопрос переговоров — должна быть, по договоренности с Германией и Италией, отнесена к сфере интересов СССР, как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию».