Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

И притом никакой альтернативы ему «капитаны» выдвинуть не умели по причине полной девственности в вопросах теории. Думали, конечно, старались: скажем, авторитетный полковник Дамян Велчев поговаривал о том, что «республика, наверное, лучше монархии», а не менее уважаемый полковник запаса Кимон Георгиев, поклонник испанца Примо де Риверы, носился с идеей «элиты и толпы», но всё это были только разговорчики, и даже не в строю, а больше в офицерском собрании.

Короче говоря, никаких предпосылок для появления фашизма в стране не наблюдалось. Разве что Ванче Михайлов всерьез, с умом и расстановкой перестраивал ВМРО в организацию явно вождистского типа, но Скромный никогда и не думал замахиваться на власть в Болгарии, а по «македонскому вопросу» весь политикум придерживался, в принципе, тех же взглядов, что и он, так что револьверы не дымились.

А между тем ручное управление экономикой в обстановке, похожей на кризис системы управления, помноженное на отзвуки террора, злило людей на всех уровнях, мешало работать, компрометировало страну в глазах западных партнеров, переставших рассматривать Александра Цанкова как персону рукопожатную, и в такой ситуации раскол в элитах становился попросту неизбежным.

В обществе произошел раскол по новым линиям. Прежде бездействовавшая лояльная оппозиция стала требовать смены политического курса. Уже в конце июля газеты главной оппозиционной «старой» партии — демократов — писали: «Пусть нас злодейски убьют так называемые неподконтрольные (о, мы знаем, кому они неподконтрольны!) элементы, но молчать мы не будем! Положение нездоровое, военные ставят себя выше закона, налицо государство в государстве и даже над государством, правительство же стоит в стороне, подобно старому импотенту, поощряя политическую вендетту! Еще немного, и мы превратимся в Сербию!».

Более чем логично, что в таком раскладе положение премьера становилось всё более шатким. В «низах», при том что налоги понизились, а зарплаты слегка подросли, его именовали палачом и втихомолку, а то и вслух проклинали. В «верхах» дулись за авторитарный стиль руководства, а также на «социалистические замашки» и «налоговые фокусы», в результате которых табачные олигархи, элита элит национального бизнеса, несли убытки.

А в собственной партии в адрес лидера всё громче звучала критика со стороны «человека № 2» — Андрея Ляпчева, политика из «старых», группировка которого росла день ото дня. Но, что еще важнее, быстро нарастало влияние царя, казалось бы, ничего специально для этого не делавшего, подчеркнуто стоявшего в стороне от событий, но именно поэтому слывшего в обществе «независимым судьей» и «молодым мудрецом».

ТОЛЬКО БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ...

Вообще говоря, Борис был истинным сыном своего отца. Он очень хорошо умел ждать, идеально находил общий язык с людьми, но, в отличие от Фердинанда, не задирал нос и не копил компромата. Простой, скромный, очень внимательный к людям, даже простым, чурающийся помпы, второй Кобург любил именовать себя «республиканским царем». Будучи профессиональным машинистом, он один раз в месяц водил поезда, входил в соответствующий профсоюз, исправно платил взносы с зарплаты и т.д. Но при этом он оставался элитарным — всё же кровь Бурбон-Орлеанов! — аристократом, импонировавшим крестьянской Болгарии от мала до велика.

С Цанковым не ладил, считал его «плебеем и хамом», мягко сочувствовал всем, кого оскорблял премьер. С «табачными королями» и вообще с крупным бизнесом, традиционно имевшим дела с Германией, наоборот, дружил, ограничительные меры премьера не одобрял, хваля «невидимую руку рынка». И вообще: мягкий консерватор, прекрасное реноме в офицерской среде (многие помнили его по общаге, да и на фронте кронпринц воевал честно, на передовой), а если учесть, что Его Величество был совсем не чужд реваншизму и (очень по секрету) мечте о «Великой Болгарии», ничего удивительного, что ему симпатизировали и македонцы.