Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Главным же политическим итогом процесса стало оглашение найденных еще 4 апреля при обысках документов, где, в частности, значилось: «С 15 апреля все сотрудники Балканского центра БКП считаются мобилизованными. [...] Оружие раздавать в ночь с 15 на 16 апреля». Это, поскольку что такое Балканский центр, знали все, уже прямо било по Коминтерну, и Москва отреагировала мгновенно. ИККИ полностью отмежевался, ЦК БКП, ссылаясь на показания Фридмана, заявившего на суде, что «партия к затее Военной организации отношения не имеет», декларативно осудил теракт как «необдуманное действие, губительное для антифашистского движения», документы объявили «англо-фашистской фальсификацией», а Коларову с Димитровым велели «сделать ночь».

А между тем к началу лета террор начал вырождаться из жуткой, но насколько-то психологически оправданной методики в нечто иррациональное. Все, хоть как-то причастные к взрыву, уже исчезли, в июле растерли последних стрелков-анархистов, но всё равно мало что изменилось, разве что дым стал пожиже. И наконец, размах и форма репрессий, поначалу воспринятых «великими силами» с огорченно-брюзгливым пониманием, шокировали европейскую общественность.

В Париже, Берлине, Лондоне, даже Токио возникли Комитеты защиты жертв в Болгарии. Почуяв нечто нехорошее, напряглась и страна. «Добровольцы» ушли из гражданских комиссий, люди возмущались, а офицеры продолжали искать уже несуществующих ведьм. Им нравилась их «особая роль», и генералу Вылкову тоже нравилось военное положение, при котором он был фактическим хозяином страны и доказывал царю свою незаменимость, а ответственность за всё нес премьер, реального отношения к происходящему не имевший (ему о деталях даже не докладывали).

Хотя Цанкову при этом, как он признавался, «бывало не по себе», ему пришлось очень по душе, что военные наконец-то признали его своим; он им доверял, он был абсолютно уверен в необходимости закрыть тему террора раз и навсегда, не боялся подписывать самые спорные бумаги, и уже открыто звучащие разговоры о «вешателе» и «черном профессоре» его волновали мало. О политической репутации недавний преподаватель, не будучи политиком-профессионалом, совершенно не думал, считая ее делом даже не третьестепенным. А зря...

ШАГ ВПЕРЕД — ДВА ШАГА НАЗАД

И... Фашизм? Не-а. Вернее, в документах БКП и Коминтерна иначе как «фашистским» режим Цанкова не называли, но если объективно, то нет никаких оснований. Экономическая ситуация развивалась стабильно, нищих не было, доходы ширнармасс понемногу, но росли, и никто не желал никаких «зажимов гаек», тем паче что размах репрессий погнал маятник народных настроений в обратную сторону. Да и сам Цанков, имея очень четкую экономическую программу, в плане политики не совсем понимал, чего хотел, грезя в личном дневнике совместить «режим сильной руки» с «полной верностью Конституции с приоритетом национальной идеи и на принципах демократии».

В общем, при весьма развитом мнении о своем месте в истории, крикливый, раздражительный, мелочно обидчивый и совершенно не умеющий ладить с людьми профессор в «дуче» ну никак не годился. Равно как и генерал Иван Вылков, которого фактическое всесилие не столько радовало, сколько угнетало. Власть, влияние и почет он, конечно, любил, но, человек старого времени, тоже уважал Конституцию, боялся ответственности и более всего хотел оставаться военным министром и дальше, и чем ближе к царю, тем лучше. К тому же влияние его на военных, включая Военную лигу, к этому времени определялось только официальным постом: личный авторитет он полностью растерял.

Выдвинутый в свое время как свадебный генерал, своим для «капитанов» Вылков так и не стал, — напротив, увлеченный «высокой политикой», прослыл «предателем идей 9 июня», да еще и оторвался от масс, не слишком заботясь даже о насущных нуждах офицерского корпуса. В мемуарах членов Лиги этот момент проходит красной нитью: не интересовался мнением «людей с маленькими звездочками», считал их «только винтиками», съезд Лиги, как ни требовали, созывать не собирался, верша все дела единолично, через преданных ему любимчиков.