Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Разве что коммунистов с их простым как мыло «Класс против класса!» по-прежнему опасались все, обвиняя в «насаждении анархии ради революции во что бы то ни стало», и обвиняя не без причин: митинги и стачки, которые проводила БКП, неизменно завершались масштабным мордобоем, а то и схватками с силовиками, нередко и с пальбой — в полном соответствии с предвыборным сценарием «чем хуже, тем лучше».

Но как бы то ни было, выборы были нужны. В Париже завершалась подготовка конференции на предмет «окончательного мира», и «великим силам» следовало предъявить новый парламент, никак войной не запятнанный, чтобы попытаться выговорить условия помягче. Поэтому выборы состоялись — впервые со дня объявления независимости по-настоящему демократично. Если раньше монарх утверждал правительство, а оно «делало» выборы под себя, то теперь реально высказался народ. И когда подсчет голосов был окончен, выяснилось, что Болгария «покраснела».

Впрочем, «покраснение» было разных оттенков. «Земледельцы» взяли 28 процентов голосов избирателей и 83 мандата, коммунисты — 18 процентов голосов и 47 мандатов, меньшевики — 13 процентов голосов и 38 мандатов, а всего, считая радикалов, «левица» получила 63 процента голосов и 176 мандатов. «Старые» партии фактически улетели на обочину, а право формировать кабинет царь Борис, естественно, поручил Стамболийскому.

Однако «чисто левого» правительства, появления которого — кто с надеждой, кто с опаской, кто с ужасом — ждали все, не получилось. Однопартийный кабинет не вытанцовывался никак, капелька радикалов в счет не шла, коммунистам никто ничего не предлагал, да они и сами не собирались, а вот с меньшевиками общий язык нашли бы, да они чересчур много запросили, и не сладилось.

Тогда Стамболийский обратился к «правым» аутсайдерам, которые не устояли (в конце концов, шеф БЗНС ведь был за частную собственность), и слепил-таки коалицию. Впрочем, партнеры в этом странном монстрике не значили ничего, сидя на третьих ролях, а рулили — «земледельцы», к связи с чем меньшевики, крайне обиженные «сожжением мостов» (ведь мог же и пару лишних портфелей отслюнить!), публично заявили, что «БЗНС впрягся в колесницу буржуазии», и как марксисты марксистам предложили БКП мутить воду вместе.

По стране пошли волны совместных стачек — как тематических («Руки прочь от Советской России!»), так и «сознательно дестабилизационных», до такой степени агрессивных, что в результате вокруг правительства сплотились все, вплоть до тех, кто на дух идеи премьера не воспринимал. В итоге протесты понемногу пошли на спад, и Стамболийский сделал вывод, что вся надежда «приличных людей» всех сословий, как бы они к нему ни относились, только на него, — а значит, можно готовить однопартийную диктатуру.

И был-таки прав. «Кормящее сословие» концентрировалось под его крылом, «производящее» — металось и грызлось, а «услужающие» рухнули в полосу кризиса, но все при этом боялись крови и хаоса. Так что условия для перестройки общества по единственно верным «Принципам Болгарского земледельческого народного союза» складывались идеально. Но для начала следовало поставить точку в войне. Болгарскую делегацию ждали в Каноссе. Извините, в Париже.

ПОСЛЕДНЕЕ ТАНГО В ПАРИЖЕ

26 июля 1919 года, по приглашению — или, точнее, по повестке — болгарская делегация во главе с Теодором Теодоровым прибыла в Париж и сразу же, прямо с перрона, была отвезена в предместье Нёйи-сюр-Сен, где для нее был приготовлен Château de Madrid — шикарный замок с роскошным парком. Но, как сразу сообщили встречающие, без права выхода и контактов с прессой. Фактически болгары оказались на положении пленников, разве что с правом переписки.

Мадридский замок (Château de Madrid) в 1919 г.

«Я снова в тюрьме, — писал Стамболийский, уже почти-почти премьер, ближайшему другу Райко Даскалову. — [...] Вывозят на автомобиле, тоже под стражей. Могу поверить, что перлюстрируют[99] и письма. Смотрят искоса... По всему видно, что нас жестоко окромсают».

И это оглушало, ибо не ждали. До сих пор, понимая, конечно, что хорошего мало, оснований грызть локти всё же не видели: Салоникское перемирие, достаточно щадящее, вселило надежду на лучшее, да и в «пункты Вильсона» верили свято, убеждая себя в том, что «границы на Балканах будут определены по этническому принципу, возможно, путем проведения плебисцитов». Тем более и Штаты в лице своего консула ободряли и обещали помочь.