Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Казалось бы, самое страшное позади. Разумеется, предстояли еще переговоры и «окончательный мир», но условия Салоникского договора внушали надежду на не самый худший исход, и верить хотелось в хорошее. В конце концов, Фердинанд с его капризами, авторитарными замашками, интриганством стал прошлым, а глядя на молодого царя, в хорошее верилось.

Борис Саксен-Кобург-Готский

И не без оснований. Ведь это был уже не заезжий гастролер, так и оставшийся чужим стране, которой правил 30 лет, а полная ему противоположность: «бабушкин внучек» — скорее француз, нежели немец, считавший себя болгарином, богобоязненный, православный. Отца, державшего его в ежовых рукавицах, уважал бесконечно, но юность свою вспоминал с содроганием, называя «тюрьмой». Любознательный, как папа, полиглот, как папа (албанский выучил на спор за три месяца), любящий физический труд (диплом машиниста!) и нравившийся всем родственникам в Европе, включая крёстного — уже расстрелянного к тому времени Николая II.

Нравился Борис и простым людям, с которыми не чурался общаться на улице, и «армейским» (в военной школе, где он учился на общих основаниях, сокурсники считали его «отличным, верным другом»). Народ знал, что наследник участвовал во всех папиных войнах и не бегал с передовой, хотя еще после Первой Балканской стал убежденным пацифистом. Его считали очень порядочным. Когда после Второй Балканской друзья-военные намекнули, что фиаско Фердинанда лишило того права на власть и дорога к трону открыта, Борис отказался резко и безусловно: «Я не держусь за власть, если монарх уйдет, я уйду вместе с ним».

Иное дело, что молодой царь был без опыта, да еще и совсем один (брат и сестры, которых наследник очень любил, уехали с Фердинандом), и потому с самого начала искал людей порядочных и компетентных. Это, кстати, было не так уж и сложно: поскольку Фердинанд не возвышал политиков, на которых не было компромата, а компромат, так уж вышло, был в основном на либералов-«германофилов», сыну достаточно было всего лишь возвышать тех, кого не возвышал отец, типа того же Александра Малинова. А уж им предстояло решать, как обустроить Болгарию.

А задачка была та еще. Мир изменился. Старые «филии» и «фобии» сгинули за неимением что «филить» и что «фобить». Старый либерализм с ориентацией на Рейхи стал бранным словом, Россия надолго сошла с доски, а Париж и Лондон смотрели на Софию как на тушу для разделки. Но прежде всего следовало как-то привести в порядок страну, и Малинов, собрав вокруг себя порядочных, ничем не запятнанных людей из бывших «русофилов» (своих демократов и дружественных народников), взялся за работу, стараясь «успокоить возмущенную общественную совесть».

И это получилось вполне успешно: первый же указ — о долгожданной демобилизации — вызвал шквал положительных эмоций, и дальше уже было ясно, куда идти. А чтобы идти было легче, в правительство — впервые в истории — пригласили «левых», то есть «земледельцев», «широких социалистов» (для удобства будем именовать их меньшевиками) и радикалов (что-то вроде «левых эсеров»). Раньше особого влияния у них не было, но теперь, когда всё стало плохо, они, это самое «плохо», в котором не были замешаны, ожесточенно критикуя, набирали очки, — и значит, пренебрегать ими не стоило.

Смысл такой широкой коалиции разъяснять не требовалось: власть предлагала сотрудничество всему населению, чтобы все могли так или иначе участвовать в наведении порядка, и это всем понравилось — кроме, конечно, «тесняков» (для удобства впредь будем именовать их коммунистами), никаких коалиций и компромиссов с «эксплуататорами» не признававших. Но их влияние пока что было исчезающе малым, и новая коалиция (хотя Александру Малинову вскоре пришлось уйти в отставку, сдав пост народнику Теодору Теодорову) понемногу продолжала налаживать жизнь и «успокаивать возмущенную общественную совесть», в том числе посредством амнистии всем «политическим» и обещаний наказать всех, кто наживался на войне. Намерения были хороши, обещания правильны, люди, их дававшие, искренни, — и всё бы ладно, да только денег не было, а словами сыт не будешь. И население ворчало.