Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

На самом деле всё это выглядело предельно некрасиво. «Болгарию четвертовали с циничной, самодовольной и показной откровенностью, под огорченные возгласы американцев и злорадное хихиканье румын», — оценил происходящее корреспондент «The New Yorker». И вряд ли стоит слишком уж винить Теодора Теодорова в том, что он — сильный, волевой человек, прекрасный полемист и оратор, юрист сорбоннского разлива, в конце концов, получив 19 сентября право говорить, надломился.

«Мы сами попрали достоинство своего народа и не только не облегчили свое положение, а, напротив, упали в глазах всех до того, что нас сочли заслужившими свою участь. Так унизительно не вел себя никакой другой побежденный народ, а ведь наша делегация шла не против пулеметного огня», — горько оценил его речь генерал Никола Жеков. Но, в сущности, никакой пулеметный огонь по убойности не сравнится с цинизмом политиков, не внимающих никаким доводам, если они противоречат уже принятым решениям.

Да, глава болгарской делегации признавал всё, во всем, чего требовали, каялся и только просил, если можно, не совсем добивать его страну, пытаясь хоть в самой малой мере показать «великим силам», что «Болгария небезнадежна». Но, судя по всему, альтернативы просто не было. Любое повышение голоса, любое проявление достоинства рассматривалось как отягчающее обстоятельство, а вот полная покорность могла дать какой-то эффект.

И действительно, сообщение об аресте 4 ноября «виновников войны» — министров Радославова — и суде над ними слегка смягчило «великие силы». Чуть позже сэры, месье и янки буквально вынудили правительство КСХС подписать акт «О распространении прав национальных меньшинств на территории Македонии», — но, впрочем, в мемуарах Ллойд Джорджа «жестокие притеснении македонских болгар» названы «наиболее трагическим примером нарушения Белградом договора».

А в остальном — предсказуемо. Болгарии запрещалось иметь регулярную армию, ее следовало заменить вольнонаемной, общим числом (с жандармерией) не более тридцати трех тысяч человек, заодно «сократив до минимума» военные школы и количество курсантов. Ну и, конечно, «money, money, money»[101]: 2 миллиарда 250 миллионов золотых франков в течение тридцати семи лет плюс 5 процентов годовых; «репарации» Греции, Румынии и КСХС — скот, уголь, овощи, табак — и, главное, режим наибольшего благоприятствования «всем британским, французским и итальянским компаниям, которые пожелают внести свой вклад в дело послевоенной реконструкции».

Напоследок, чисто для красоты и дабы себя уважать, конференция (в лице Клемансо) признала возражения Болгарии «весьма значимыми, убедительными и обоснованными», занеся признание в протокол. Точка. 27 ноября в Нёйи-сюр-Сен наконец прозвучало неизбежное: «Главу делегации Царства Болгарского прошу к столу для подписания мирного договора!».

И тут у Месье сдали нервы. «Не буду», — сказал он, и лично я его понимаю. Но не подписать похабную бумагу означало вернуть страну в состояние войны с Антантой, что было немыслимо. «Вы обязаны», — мягко сказал Клемансо, на что Теодоров откликнулся: «Обязанность главы делегации вести переговоры, подписывать документ — прерогатива премьер-министра, а мой кабинет с 6 октября в отставке. Но мой преемник присутствует здесь». И все взгляды скрестились на Стамболийском.