Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Всем всё, надеюсь, понятно? Да. Именно. Народничество. Передержанное — на стадии перехода в корпоративизм (еще не придуманный уже живущими, но пока что не ворвавшимися в большую политику Дуче и д-ром Салазаром), но отражающее интересы села, с прямым (хотя сам Стамболийский о таком, наверное, и не думал) выводом о «войне деревни против города» как необходимом этапе для построения общества социальной справедливости. В самом полном и окончательном виде — привет Пол Поту, но с поправкой на «ты, кавказец, попляши, может, и отсыплем хлебушка»[98].

Ничего странного, что село, еще не слишком расслоившееся, очень традиционное, тянулось к Стамболийскому, а сам он, чувствуя это и просматривая отчеты с мест о росте числа «дружб», не скрывал, что, имея уже 77 тысяч человек актива, «не боится власти», готов попробовать править страной и уверен, что всё у него получится — и «крестьянская революция через выборы», и потом тоже. И будет это как минимум не хуже, чем у «государственников старой школы», ибо «из-за безумия, бесчестия и трусости демократов Болгария сегодня распята на кресте». О том, что как раз демократы вытащили страну из войны, крестьянский вождь предпочитал не упоминать, справедливо полагая, что если повторить обвинение сто раз, в него поверят-таки.

Очень скоро — месяца за три — БЗНС лег под шефа полностью. Менее резкие деятели, вплоть до самых авторитетных, отсеялись, и Стамболийский продолжал наращивать силы. Впрочем, и прочие «левые» укреплялись. Меньшевики (14 тысяч против пяти тысяч всего четыре года назад), как и положено меньшевикам, заверяли массы в том, что «буржуазные партии не пригодны для управления», править должны «представители рабочих, крестьян и прислуги» и «только республика облегчит путь к демократии и социализму», но (меньшевики же!) эта цель должна достигаться «исключительно мирными средствами». Примерно в ту же дуду дудели и радикалы, выступавшие, так сказать, за всё хорошее против всего плохого. «Мы не обрисовали для себя некий определенный строй — идеал, к которому нужно было бы стремиться, как это сделали социалисты, — провозглашали они. — [...] Но мы всегда готовы наряду с ними поддержать всё то, что в данный момент является самым лучшим, самым разумным для защиты экономически слабых, для достижения социальной справедливости».

И только коммунисты (25 тысяч активистов — впятеро больше, чем до войны) в упор ни с кем не хотели дружить. Да и с ними дружить не хотел никто, потому что их цели — диктатура пролетариата, социалистическая революция, Советская Социалистическая Республика, Балканская Социалистическая Федеративная Советская Республика и т. д., включая ликвидацию частной собственности на землю, — никого, кроме вовсе уж «низов» да романтичных интеллектуалов, в хозяйственной Болгарии не увлекали.

РОЗЕНКРАНЦ И ГИЛЬДЕНСТЕРН МЕРТВЫ

А дело шло к выборам, и страсти зашкаливали. Не митинговал только ленивый. «Левые», слегка грызясь между собой, дружно провоцировали беспорядки, вслед за тем требуя «убрать кровавую власть», которая всё еще не сделала жизнь сказкой. Несчастный Теодор Теодоров, политик аккуратный и категорически не склонный к демагогии, тасовал кабинет, и кабинет «левел» на глазах. А когда «полевело» и МВД, митинги, которые перестали ограничивать, вообще стали нормой жизни.

«Государственных людей», понимавших, к чему всё идет, это пугало; демократы Малинова криком кричали, что «"левые" расстались с мыслью захватить власть снизу; они вовлекают народ в еще одно несчастье — изменение общественного строя. И это происходит в то время, когда Болгария не является полноправным хозяином своей судьбы, когда враги хотят стереть болгарское племя с политической карты». Но их голоса оставались голосами вопиющих в пустыне...