Post scriptum

Улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям, Али направился к небольшой квадратной подставке на неуклюжей ножке, прислоненной к витрине магазинчика, на которой стояли разной величины картонные коробки со свечами. Не обращая внимания на служащую, опять застывшую с его появлением, он положил деньги рядом с самой большой из коробок, взял три свечи и вернулся к иконе. Стараясь не встречаться глазами с направленным на него укоризненным взглядом, пытаясь думать лишь о матери, он поставил в центр подставки первую свечу. К вспыхнувшему огоньку тут же потянулась рука с незажженной свечей. Ярко вспыхнув, горящая свеча стала медленно уплывать в сторону. Провожая ее глазами, он слегка развернулся корпусом и увидел отца, сидевшего на деревянной скамейке, прислоненной к стене. Захотелось подойти к нему. Ватными, непослушными ногами Али попытался сделать шаг, но остался на месте, вытянувшись всем телом в его сторону.

– Ата? [1]

– …

– Что ты здесь делаешь?

– Свечи зажигаю.

– Зажигаешь… зачем?

– В мечети уже не разрешают… Знаешь, матери… больше нет.

– Знаю, не могу ее найти… ни там, ни здесь.

– Она хотела…

– Зачем?

– Я пытался… отговорить, но она хотела поменять все… все.

– …

– Потом страшно стало ей. Вину какую-то чувствовала… Назад просилась.

– Почему не привез?

– Злость у меня какая-то… на всех.

Али вздохнул. Отец приподнял свечу над головой.

– Видишь?

– Что?

– Смотри сколько нечисти ты породил… от злости.

Али внимательно вгляделся в тусклый мерцающий свет, отбрасываемый свечей.

– Я ничего не вижу.

– Ты ослеп, Алик!

Отец плавно вернул свечу на уровень груди, и Али увидел, что у него черные длинные до плеч волосы, а сам он сидит в полукруге чистого ровного света.

– Зачем меня увезли?

– Ты же сам…

– Зачем в саду похоронили?

Голос отца звучал все более приглушенно, затем все исчезло вместе с пропавшим полукругом света и его последним вопросом.

– Где мой саван?

Горячий воск закапал на руку. Али вздрогнул от секундной боли и увидел вторую свечу все еще у себя в руке. Осторожно поставил ее рядом с первой и оглянулся, словно желая еще раз убедиться, что кроме него в церкви больше никого нет. Вгляделся в едва различимую пустую скамейку у стены, вспоминая свой сон и тот день, когда умер отец.