Post scriptum

Теплым веяло на скользкой дорожке, а по лунной дороге почти летели Сиринга с Молодым поэтом, летели вместе какое-то мгновение, а когда расставались, начинало мелькать поэту грозное лицо Аполлона.

Над городом бродит усталая мгла
И грустный искусственный свет.
Сиринга, Сиринга, куда ты ушла?
Но разве я жду ответ…
И грязью забрызган и пылен бульвар,
Вороны коварны и злы,
Откуда ж мне послан божественный дар
Среди этих каменных глыб?[94]

Сколь давно всё это началось, уже трудно было сказать, но всё так же плакало о Молодом поэте Бесполое существо у Александровских[95] и мрачнее становилось с каждым разом.

Но всё так же разливался крепкий чай в тонкие чашки, и так же мирно текли долгие разговоры, и мелькал за окнами остов разрушенной церкви.

Всё так же раскрывалась в первом часу ночи дверь, чтобы не опоздало на последний поезд метро Бесполое существо, и всё так же обещало оно исправиться, но не исправлялось.

Опустевшее к ночи метро превращалось в еще не описанный в сказках замок, и незнакомые стены Зеркальной залы возникали в душе уезжавшего в неизвестность Бесполого существа, и меандрами светились огни подземного тоннеля.

Вершинами проносился Молодой поэт, выкликая неразбериху.

По тому и другому[96] звучало:

Она! Везде она! О ней лишь говорят
Все голоса тоскующей природы[97].

Это возникала тень Великого философа, открывшего смысл любви, открывшего снова, что значит Das ewig Weibliche[98], умершего накануне пришествия двадцатого века и провидевшего тайны будущего.

Полночь выползала из подворотен старого города с погашенными фонарями, трамваи звенели и орали кошки. В сон погружались и Чистые пруды, и Зеркальная зала, а над городом пробегала Сиринга…

IV

Ночью шел дождь и стучали колеса, хотя песенка их была значительно проще той, которую слышала Анна Каренина. А утро было встречено Бесполым существом в городе на берегах Леты.

Сколько раз уезжало оно сюда и увозило сюда Молодого поэта… Сколько минуло здесь самых разных событий, а потому он казался таким же родным, как и Великий город, в котором они родились.

Снова сюда поспешило Бесполое существо, потому что звал его Старый учитель, потому что звала его грязная вода каналов и крошащиеся камни домов. Потому что грохотал о нем что-то трамвай на Литейном и шептались деревья на Фурштатской и во дворе Инженерного замка[99].

В комнате Старого учителя, где были навалены везде книги, а старая бумага заменяла занавески, казалось, снова обрело Бесполое существо спокойствие, потому что, когда склонялась над ним лысая голова с близорукими глазами, как прежде начинало цитировать оно Геродота, ионийской речью комментируя случайно купленную ветчину. Говорили они обо всём, и чем дальше, тем всё больше и больше возвращался Бесполому существу его старый облик, начинало понимать оно ту силу, которой владеет, и что-то бесконечное открывалось глазам. Целуя, провожал его Старый учитель словами:

– Σοὶ μὲν ἐγὼ πτέρ' ἔδωκα…[100]

Поэтому, когда ночью оно увидело свою собственную тень между колонн Казанского собора, почудилось вдруг, что ничего ужасного не случилось.

Но только на минуту! Это блаженное состояние тут же прошло, потому что в это время в разорвавшихся облаках над Домом книги показалась фигура Молодого поэта. Черной тенью в мареве лунного неба вычертились вычурные черты и сразу скрылись, исчезнув в незнаемое, хотя и напомнили Бесполому существу о страшном разрыве и заставили содрогаться его сердце и снова плакать в опустевшей комнате на Чистых прудах.

Каждое утро выходило Бесполое существо из этой комнаты, чтобы рисковать быть раздавленным в мясорубке эскалаторов и увидеть те же примелькавшиеся лица в желтом и бездушном освещении. Те же юные влюбленные и дама с алыми губами, да еще два или три лица, проносились перед его глазами. Те же станции, роскошные, но, как правило, бездарные, и та же скользкая дорожка, где чуть ли не каждый день встречало оно Дашеньку.

– Если говорить не дают, писать буду только правду, – говорила она. И читала стихи о Пане и Сиринге, а в памяти Бесполого существа застывали стройные сонеты, песенка нимфы и городские пейзажи, по каплям разбивались и блестели бриллиантами переводы стихов Верлена, и постепенно проникали внутрь непонятные строки Аполлинера.

Почему-то спешила всегда Дашенька, и летела ее маленькая фигурка по скользкой дорожке, а Бесполое существо едва поспевало сзади. И это уже не Дашенька, а Сиринга, бегущая и трепетная нимфа.

Расстались у поворота, отстало Бесполое существо, задыхаясь, и увезло его со скрежетанием метро, а чернокудрая фея стремительно пролетала по улицам.

Вот она – победительница Немейских игр, – нет для нее препятствий, а потому всё быстрее бежит Сиринга, и шлейф ее чернью сыплет меандры по желто окрашенным зданиям.