Последняя орбита

Павел бросил туда самый сильный луч, который мог дать его фонарь, но увидел шероховатую стену. Однако он не мог не ве­рить локаторному зрению робота и коснулся его плеча, словно тот мог постичь смысл этого прикосновения:

— Пойдем...

Гуща шагал широко, дорога здесь была ровнее, менее завалена — взрыв не одолел горную толщу. Робот не отставал, держась на метр позади, и Павлу иногда казалось, что у Вундеркинда, как и у него, перехватывает дыхание и из горла вырывается короткий хрип.

Километра через два пещера снова сузилась, перешла в свое­образный коридор с высоким потолком. А еще метров через сто Павел напоролся на скалу. Он выключил фонарь и какое-то время стоял, привыкая к темноте. И вдруг прямо перед собой увидел... звезду. Одну, вторую, россыпь...

Павел обессиленно прислонился к стене. Он еще не знал, что там, за брешью, — плато, круча, новая гора. Это, впрочем, не име­ло значения. Главное, теперь можно послать товарищам весть. Но его опередили, будто только и ждали этой мысли.

— Павел Константинович! Павел Константинович!

В наушниках раздавался Витин голос, ломкий, немного хрип­лый. Видимо, не один час юноша повторял эти слова, с каждым разом все больше и больше теряя надежду.

Павел хотел ответить, что он здесь, живой, но только пробор­мотал что-то невнятное.

Голос в эфире, монотонный, скучный, на мгновение прервал­ся и взвился криком:

— Па-авел Константинович!

— Все нормально, Витя, — наконец справился со своим вол­нением Гуща. — Живые, целые, а подробности письмом. — Все, что было недавно — мрак, безнадежность, тоска, — сразу исчез­ло. Он уже был среди своих товарищей, он уже шутил.

— Поздравляю, Павел Константинович. — Бурмаков забрал у Вити связь, деловито спросил: — Где вы находитесь? — И ни слова о своих чувствах, тревоге.

— Если бы знать... — рассмеялся Гуща. — Вот, может, Вун­деркинд...

Робот принял реплику как команду, двинул яркими в темноте глазами и назвал координаты. В звездном марсианском небе он ориентировался лучше своего хозяина-астронома.

— Ну, вы даете! — после небольшой паузы, видимо, при­кидывая по карте, протяжно произнес Бурмаков. — Такую гору прогрызли. — И уже заметно встревоженно спросил: — Павел Константинович, кислорода у вас часов на двенадцать осталось?

— Это же целая вечность! — воскликнул Гуща, равнодушно от­метив, что выходил из чрева горы почти двое с половиной суток.

Он не стал ждать рассвета, не сумел. Расширил щель — по­рода здесь была мягче остальной, поэтому, наверное, и образо­вались пещера и это отверстие, — и скоро они с Вундеркиндом были на свободе. Павел вздохнул полной грудью, пообещав, что в следующий раз в пещеру его не загонит даже болид, если он одолеет здешнюю атмосферу и не распадется раньше. Подняв лицо вверх, минуту смотрел на безбрежное небесное пространст­во, а потом закричал:

— Как прекрасно, друзья!

Над головой словно распростерся гигантский планетарий с неподвижными звездами, непривычными с виду планета­ми — полным огненного сияния Юпитером, зеленоватой Землей с шариком-Луной, крупным Сатурном. И только Фобос, марсианский месяц, золотистый шарик, нарушал общую непод­вижность, осторожно катился меж звезд, словно боясь погасить их или, наоборот, обжечься.

Вундеркинд также смотрел в небо. Молча, не мигая, словно понимая, что не сможет сравняться с человеком в силе эмоцио­нального восприятия красоты. Павел пожалел его, механическо­го, лишенного чувств. После пережитых вместе испытаний Вун­деркинд стал ему таким же близким, как живое существо.

А потом пришла мысль: что, если и совершенный кибернети­ческий мозг под влиянием обстоятельств стал бы способен улав­ливать в окружающей среде не одни физико-химические свойст­ва материи, а и определенные эстетические достоинства? И уже где-то веря в свою выдумку-желание, сказал:

— Красиво, Вундеркинд! Ты видишь?

— Вижу...

Удивленный, Гуща замер с протянутой к роботу рукой.

—... инородное тело из инертного вещества. Расстояние одна тысяча шестьсот метров. Ориентир на Большую Медведицу.

Павел захохотал, хватаясь за живот.

— Что он такое увидел? — Бурмаков слышал их разговор.

— Не в том дело, — Павел перестал смеяться. — «Сгусток мысли сокрушит скалы, сгусток энергии свалит гору».

— Опять стихи? Кстати, припасы вам выслали. Но я что-то не понимаю ваших аллегорий, Павел Константинович?

— Простите, Степан Васильевич, — извинился Гуща. — Это не красноречие. Мне было показалось, что Вундеркинд преодо­лел свою механическую ограниченность.

— И залюбовался вместе с вами звездами? — Бурмаков также хохотнул, не из солидарности, иронично. — Бывает...