Последняя орбита

Воодушевление Бурмакова передалось Павлу. Ранее приглу­шенное ощущение радости и гордости за то, что и он принадле­жит к семье первооткрывателей, объяло его. Павел был благода­рен Степану Васильевичу, который отобрал его в экспедицию, и теперь мысленно давал слово, что не подведет, оправдает это великое доверие. Сказал же одно:

— И я счастлив!

Сдержанный в чувствах, Бурмаков хорошо понимал состояние своего молодого соратника, догадывался, какая буря скрывается за этой внешней рассудительностью. Но и он только положил руку на Павлову и крепко пожал. А потом уже другим тоном — вежливого гостеприимного хозяина — сказал:

— Заговорились мы с вами, Павел Константинович. А соловья баснями не накормишь.

Когда спускались по лестнице на первый этаж, где был подго­товлен поздний ужин, добавил:

— Люблю поесть — и чтобы еда была натуральная. Это моя слабость,

— Делаете запас воспоминаний перед консервным питани­ем? — Павлу было чрезвычайно легко со Степаном Васильеви­чем, как со старым товарищем.

— Воспоминаниями не наешься, — Бурмаков подхватил шут­ку. — Но и избавляться от них не стоит.

Этот вечер запомнился Павлу надолго.

V

Из аэропорта Павел, снова не позвонив, сразу поехал к Вале. Однако, когда уже оказался в подъезде, вдруг захотел, чтобы ее не оказалось дома — впервые побоялся встречи. Валя же наверня­ка обиделась, что он сбежал неожиданно, ничего конкретного не сказав, что за десять дней не выбрал минуты позвонить. И разве может быть оправданием его боязнь принести ей огорчение? Па­вел нерешительно прошелся возле лифта, вздохнул и направился к лестнице. Увидеть Валины печальные глаза ему было тяжелее, чем подниматься на одиннадцатый этаж пешком.

Все-таки Валя была дома. Она открыла дверь, и тогда он вспомнил, что сегодня воскресенье, выходной.

— Павел? — голос был дружелюбен, однако глаза не заблес­тели, как обычно, радостью. Девушка или не хотела, или не могла простить его.

Он прижал Валю к себе, виновато сказал:

— Я и сейчас ни в чем не уверен.

Она отодвинулась, посмотрела вопросительно.

— А в чем ты сейчас, — сделала ударение на слове «сей­час», — не уверен?

— Что попаду в экспедицию на Марс. До конца не уверен...

— Вы что, сговорились? Ты, Витька? Я же догадывалась, до­гадывалась! Если так пойдет, я не ручаюсь, что и сама не заберусь в ракету, — и обида, и отчаяние звенели в ее голосе. — Когда же все выяснится?

— K сожалению, незадолго до старта.

— Я не выдержу, Павлик, — Валя уже не сердилась, ей просто было грустно. Но через мгновение она справилась со своим на­строением, а может, только сделала вид, что справилась, мазнула пышными волосами по носу Павла и повела в комнату. — Меч­татель ты у меня. Слышишь, мне и хочется, чтобы тебя взяли,и хочется, чтобы оставили. А как подумаю, что могут действи­тельно не взять, злость разбирает. Не могу допустить, чтобы кого-то другого выбрали. Я эгоистка, правда?

— Ты очень хорошая, моя дорогая. Мне тоже тяжело расставать­ся. Но, если бы у меня не было тебя, мне было бы еще труднее.

— После того как у родителей спросили разрешения на Витину подготовку, я обо всем догадалась, хотя и раньше по­дозревала. Сначала сердце как оборвалось. А потом, знаешь, даже загордилась. Думаю, буду ежедневно сидеть у телевизора и ждать новостей. Вы же будете рассказывать, как вам там, правда? А когда-нибудь ты скажешь что-то такое только мне одной, прав­да, Павлик? — голос у нее немного изменился, однако сразу же снова стал веселым. Слишком весёлым.

У Павла тоже комок подступил к горлу. Не ожидал он, что случится между ними такая горькая сцена, когда обоим плакать хочется. Думалось, что сначала радость, а слезы — когда-нибудь потом.

— Не горюй, Валюша, — он нежно улыбнулся, — до старта еще не четырнадцать секунд. Зато как прекрасно будет возвра­щение!

— Я буду очень ждать, Павлик. И хватит нам обоим грустить. Мы же с тобой вместе, да? Ну так займись чем-нибудь, а я приго­товлю кофе. Обедать будем, когда папа с мамой придут. — И она выбежала в кухню.