Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Где-то в почтовых дебрях исчезло так и не получившее ответа письмо индейцу-полукровке Сат-Оку (он же Сат-Окх), автору замечательных повестей. Странно, что я не получил ответа: Сат-Ок жил в Польше, носил имя Станислав Суплатович (по матери-польке), активно и большими тиражами печатался в СССР, вписываясь в пропагандистскую логику под грифом «Трагедия индейской Америки». Это был человек по-настоящему феерической биографии – сын польской революционерки, бежавшей из ссылки на Чукотке через Берингов пролив и подобранной племенем шеванезов, вернулся с матерью в Польшу абсолютно по-еврейски – «найдя время и место» – прямо перед началом Второй мировой. Само по себе появление «дикаря», который говорил на нескольких индейских диалектах, но не знал ни слова по-польски, отказывался стричься и т. д., в провинциальном и глубоко католическом польском городке тех времен было достаточно эффектным. Закончилось это все бегством из поезда, который шел в Освенцим, участием в боевых действиях против немцев и послевоенной службой на флоте. Человек с такой биографией едва ли мог остаться в стороне от литературной записи своих воспоминаний. Эта смесь Фенимора Купера с Майн Ридом была приправлена достоверными деталями изнутри индейского мира, которые мог знать только «инсайдер». В чем и состояла для меня лично чрезвычайная ценность книг Суплатовича…

Но Миша – это ведь не только Америка. В раннем детстве он был вундеркиндом. «Пусть на уроке я вижу только его затылок, зато как он отвечает!» – говорила наша первая учительница Клавдия Петровна.

Миша был единственным настоящим хоккейным комментатором, с которым я состоял в личном знакомстве: запираясь в туалете, он сидел там часами, комментируя голосом, похожим на легендарного Николая Николаевича Озерова, воображаемые хоккейные матчи и имитируя шум трибун. (Примерно тем же самым он занимается и сейчас, только не в туалете, а на телевидении, и комментирует не столько хоккей, сколько футбол – вот ведь последовательность в действиях и в личной биографии!) Миша завидовал моему умению хорошо рисовать хоккеистов – Бобби Халл, Йорма Валтонен, Валерий Харламов, Владислав Третьяк выходили как живые. С некоторых пор он болел за сборную Финляндии, а я научил его болеть еще и за команду «Динамо» (Рига) и лично Хельмута Балдериса. Эти свои привязанности он пронес через всю жизнь.

Балдерис был одним из тех героев – неважно из какой отрасли, – с которым я готов был отождествлять себя (как это часто бывает в детстве). Я подражал его стилю катания (равными ему в советском хоккее, по его собственному признанию, были только Валерий Харламов, Александр Мальцев и Сергей Капустин), его приемам, его мимике. Вырезал фотографии и публикации. Мечтал о таком же свитере с надписью Dinamo Riga. 19-й номер стал для меня культовым и рифмовался с номером 9 другого гения, футбольного, – Владимира Гуцаева. Я был не слишком рад тому, когда в сезоне 1977/1978 Виктор Тихонов перетащил его в ЦСКА: может, Балдерис и был против, но тогда имелось оружие массового поражения – призыв в армию. За сезон до этого Хельмут был назван лучшим хоккеистом страны, забросил 40 шайб. Для того чтобы его признали, нужно было три сезона провести в высшей лиге, а в двух из них стать лучшим забивалой (уступая другим по системе гол+пас). В ЦСКА повторить успех, естественно, не удалось. Больше того, он не был допущен в сборную как раз в роковой для Харламова 1981 год. Возможно, это было связано с тем, что непокорный Балдерис вернулся в Ригу, а тренер ему отомстил. И каким характером надо было обладать, чтобы потом начать играть в НХЛ в 37 лет: первая шайба, заброшенная живым латышом в Америке, была его…