Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Самое интересное, что sub specie aeterninatis, с точки зрения вечности, так оно и было. Закончив войну во Вьетнаме и построив «треугольник», в который были вписаны взаимными стимулами и обязательствами США, СССР и Китай, он создал «структуру сохранения мира», основанную на настоящих «перезагрузках» отношений между опасными друг для друга странами. Никсон устанавливал не столько Pax Americana, сколько мир для Америки, исходя не из традиционной доктрины насаждения демократии по всему миру, а строго из национальных интересов США.

Пожалуй, ни об одном президенте США не написано столько книг и не снято столько художественных фильмов – до такой степени он был фактурной и противоречивой фигурой. Его личность до сих пор волнует исследователей и кинематографистов: достаточно вспомнить превосходную картину Рона Ховарда «Фрост против Никсона», где президента, признающегося в том, что он пошатнул веру американцев в систему правления США, блестяще сыграл Фрэнк Ланджелла.

Но ведь сначала Никсон собрал по частям разочарованную и деморализованную вьетнамской войной Америку, а «доктрина Никсона» дала возможность Штатам без потери лица перестать вмешиваться во все значимые для Америки противостояния в мире. «Вьетнамизация» конфликта, расколовшего Америку, позволила Соединенным Штатам уйти из Вьетнама, а чрезвычайно прагматичная внешняя политика балансировала между интересами двух врагов – СССР и Китая. Никсон и Брежнев казались добрыми друзьями, захваченными взаимной симпатией. Но весь этот антураж был нужен Никсону для принятия абсолютно конкретных и судьбоносных соглашений по разоружению. Еще до того, как Никсон впервые в 1972 году появился в Москве, он выступил с первым докладом Конгрессу о внешней политике, где отмечалось: «Не надо обольщаться – перемена тональности разговора не означает смены политики… ложная эйфория прокладывает дорогу столь же ложным надеждам». Это ли не предупреждение Медведеву и Обаме, чья перезагрузка оказалась отнюдь не столь масштабной, как брежневско-никсоновская? Историческая правда состоит в том, что и Брежнев, и Никсон действительно хотели войти в историю миротворцами. Это им удалось. Но впечатление было смазано последующим разложением советского режима и Афганистаном, а в случае Никсона – Уотергейтским скандалом.

Его внешнеполитические успехи не слишком ценили в Америке. Никсон был предметом жесточайшей критики. Чего стоит книга Джеральда Гарднера «Все, что вы хотели знать о Никсоне, но боялись спросить». Одна из самых невинных шуток в адрес действующего (!) президента: «Правда ли, что у Никсона от природы волнистые волосы? – Нет, у него прямые волосы. Зато волнистая голова». Преемник Никсона Джеральд Форд публично простил своего предшественника – и в человеческом, и в юридическом смыслах, что тоже стоило ему популярности. Правда, и отставка Никсона, до конца жизни травмированного давним поражением от Джона Кеннеди, чьих соратников он искренне считал виновными в прослушивании уже его переговоров в 1960 году (так что Уотергейт был своего рода местью демократической партии), и прощение Форда были честной политикой.

В конце концов, именно благодаря демократии, высокой политической культуре и свободе прессы стали возможны и Уотергейтский скандал, и книга Вудворда и Бернстайна «Вся президентская рать», и публикация в «Нью-Йорк таймс», а затем отдельной книгой The The Pentagon Papers, секретных документов вьетнамской войны, и бестселлера того времени о корнях вьетнамской кампании «Самый лучший и блистательный» Дэвида Хэлберстама.

Как это ни пафосно звучит, именно с помощью демократии и свободы прессы, отторгая Никсона и его мораль, нация переосмысливала себя и свое место в мире. Эта саморефлексия позволила американской нации остаться лидирующей и дать миру масштабную фигуру Барака Обамы – а до этого нужно было действительно дорасти.

Ничего подобного (по уровню критического отношения к своей истории и серьезным поискам национальной самоидентификации) нет в России. Представить себе Уотергейт в Москве невозможно: новость о том, что представители одной партии записывали разговоры представителей другой, в лучшем случае попала бы в ленту новостей – и все. А если быть реалистом – эту новость просто никто не решился бы выпустить в свет.

Мы почему-то готовы даже взять на себя грехи товарища Сталина, хотя никто не заставляет сегодняшних россиян и нынешнюю власть обязательно подтверждать преемственность России по отношению к сталинскому СССР. Впрочем, короткий период саморефлексии был – в перестройку. Как были возможны и журналистские расследования – тогда нация была не столь нечувствительна к нарушениям норм морали в политике. Было возможно и появление масштабных и противоречивых фигур Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, о которых сегодня судят, как 35 лет назад судили о Никсоне.